Падение было неловким, Мортенсен ударился о стену на полпути вниз. При приземлении что-то хрустнуло в левой ноге, и хотя майор почти не почувствовал боли, он заметил, что его спуск еще не закончился – нога подогнулась, и он рухнул на палубу.
Инстинкт заставил его схватиться за ногу. Он не мог вытянуть ее, но невозможно было сказать, сломана она или просто сильно вывихнута. Но времени подумать об этом не было: в следующую секунду в лицо Мортенсену врезался приклад лазгана. Град ударов прикладами и ботинками обрушился на его голову и спину. Это продолжалось неопределенный период времени: как только он пытался поднять голову, чтобы взглянуть на атаковавших его, или атаковать самому, его встречал новый ураган кулаков, пинков и прикладов. Наконец свирепое избиение подошло к концу, и Мортенсен попытался открыть глаза. Один глаз до сих пор горел от удара, второй успел заметить тень, мелькнувшую на полу перед ним.
- Приведите его ко мне, - послышался четкий, культурный голос офицера, и Мортенсена схватили и перетащили в соседнее помещение: он предположил, что это и есть центр полигона.
Оказалось, что это место выглядит разочаровывающе просто: открытое пространство, на котором стояли несколько скамей и стол с вокс-аппаратом, вокруг которого сидели несколько человек. Стены украшали знамена ульевых Домов и бандитская символика – Кровавые из Подулья, судя по надписям, которыми ульевики изрисовали все поверхности вокруг, использовав куда больше краски, чем таланта.
Мортенсен не знал, оказался ли его план отвлечь вольскианцев на участок улицы столь успешным, или весь мятеж управлялся с этой жалкой сцены бандитского спектакля. Он предположил, что не потребовалось много усилий, чтобы поднять людей на восстание и возбудить свирепую ярость в их сердцах после того, что они претерпели от комиссара Фоско и его помощников. Майор сплюнул кровью, выплюнув при этом пару зубов и одновременно выразив свое отвращение к присутствующим: он не терпел слабости в людях, а от тех, кто находился в этом помещении, его просто тошнило. Во многом эти подонки заслуживали друг друга, и Мортенсен предпочел бы находиться в зловонных отсеках днища, чем в их компании.
За стеной начался ад. Должно быть, Теневая Бригада была уже на пороге, потому что Мортенсен слышал не только треск и шипение лазерных выстрелов, но и отчетливый грохот автопистолетов: теперь не было нужды в глушителях. Двое здоровенных часовых из охраны Экхардта, устроивших Мортенсену такую встречу, теперь подхватили его и подняли с пола, их толстые пальцы вцепились в обе его руки.
В углу помещения что-то догорало, смрад горелого мяса висел в воздухе. Обугленные останки свернулись в позе зародыша, вокруг лежали клочья черной кожи. Мортенсен мог лишь предположить, что это кадет-комиссар Борз, ненавистный приспешник Фоско. Сам же комиссар был еще жив, хотя избит до черноты, и крепко связанный, сидел на одной из скамей.
Фоско был обнажен до пояса, и те волосы, что еще оставались на его лысеющей голове, были мокрыми. По мрачному лицу и обрюзгшему животу комиссара стекали капли чего-то, в чем по запаху можно было угадать прометий. Это предположение подтверждала бочка у входа, на которую опирался старший лейтенант Дизель Шенкс.
Шенкс обратил на Мортенсена свои глаза мертвой рыбы. В этих глазах всегда было что-то темное и ненормальное, что-то, что нашло выражение в убийственной ярости мятежа, но даже без этого все равно проявило бы себя. Экхардт и Фоско своим упрямством могли довести друг друга до отчаянных мер, но Шенкс рано или поздно и без них бы нашел способ встать на преступный путь. Доказательством тому служил тот яд, который он вливал в уши капитана.
Экхардт обернулся.
Обадайя Экхардт был из тех, кого называют «шпилерожденными»: настоящий представитель ульевой знати. Для своего звания он был молодым и, как показал мятеж, импульсивным. Но он был харизматичным лидером, его внешность и манеру говорить можно было назвать романтичными. В некотором роде он был противоположностью самого Мортенсена.
Несмотря на буйное поведение своих мятежных солдат, капитан был одет безупречно, на его форме и фуражке не было ни морщинки, на широких плечах висел богатый плащ, на поясе дорогая сабля. Как и другие вольскианцы, он носил пояс определенного цвета, амулеты и татуировки, но даже эти бандитские украшения он носил не без вкуса.
Увидев Мортенсена, Экхардт изобразил добродушную улыбку.
- Майор Мортенсен? Мы не нашли вас в вашей каюте, - с сожалением произнес он. – Право же, жаль. Вам бы не пришлось утруждать себя, совершая это неприятное путешествие.