Матушка Войцех, наблюдающая за занятиями богословия, чуть дернула уголком рта, что должно было обозначать ироничную улыбку. Она помнила отчаянно вопящий свёрток в монастырском госпитале. Неловкую малышку делающую первые шаги… И вот, считай она выросла. Время думать, как быть дальше.
Что ж, память хорошая, голос приятный — быть ей начётчицей. А главное — это даст ей возможность учится дальше.
Чуть склонив голову, будто в ознаменование принятого решения, матушка скрылась в боковом проходе.
— Труд мортификатора непрост и уважаем. — Кастелян Шорр, седой, желчный старик, глядел на молоденькую послушницу с обычным для него кислым выражением лица. — Смерть есть важнейшая часть служения Императору, а потому правильное исполнение всех связанных с ней обрядов требует высочайшего внимания и ответственности. — Он скривился еще сильнее. Хотя это казалось просто физически невозможным.
— И почему ты, едва окончив схолу, пусть и в числе лучших, считаешь себя достойной учится этому важнейшему ремеслу?
Быстрый взгляд из-под чепца зелёной молнией пробежал по лицу кастеляна.
Девушка нерешительным движением поправила рыжий локон, тонкие пальцы переплелись, затем раскрылись, как будто случайно касаясь бёдер, удивительно туго обтянутых тканью казалось бы простой, подпоясанной вервием, робы.
— Я не только прилежна в учении, святой отец, но и не чураюсь всякой работы во славу дела Его. — Она бросила искоса взгляд на священника и, кажется от волнения, облизала губы. — К примеру, я могла бы регулярно помогать Вам во всех хозяйственных расчётах. — Девица потупилась. — Есть у меня и иные помыслы об этом, однако, поймите правильно, отче, я готова их раскрыть лишь… на исповеди. — Вздох, чем-то похожий на стон сорвался с её губ, а руки коснулись высокой груди, формируя аквилу.
Выражение лица кастеляна не изменилось ни на йоту, но что-то в интонациях голоса…сильно изменилось.
— Конечно, дочь моя. Мотивы личной веры есть наиболее важное, что ведет человека к свету нашего Бога-Императора…
Две фигуры неспешно двинулись к исповедальне. Портьера на стене слегка шевельнулась, будто сдвинутая слабым сквозняком из открытой двери.
Из-под плотной медицинской шапочки мортификатора выбивался одинокий рыжий локон, будто подсвеченный солнечным лучом, заглянувшим в холодный каменный подвал сквозь маленькое окошко под самым потолком.
Тонкие пальцы в черных перчатках вынули из вскрытой груди сердце, положили на весы.
— Двести восемьдесят семь граммов. — Заскрипело автоперо по длинному свитку. — Без видимых особенностей.
Девушка положила орган в лоток и отправилась к изголовью секционного стола. Быстрый взмах ампутационного ножа, легкое движение руки отодвинуло скальп, обнажая кости черепа. Раздался визг дисковой пилы.
Тяжелая дверь морга медленно, с натужным скрипом распахнулась. Среднего роста мужчина, с чуть испуганным лицом, сделал осторожный шаг внутрь и солнечный луч отразился от золочёных символов веры на его одеяниях. Он откашлялся.
— Кармина.
Тишина была ответом. Быстрые пальцы уверенно нарезали извлечённый из черепной коробки мозг на тонкие полоски.
— Послушница Ковальски! — Попытка добавить металла в голос. Слабая, слабая попытка. Кажется, под маской она улыбалась.
— Кали! — Вот тут она дёрнулась. Медленно подняла глаза.
Взгляд… не обещал хорошего.
Затем потупился, руки сложились в аквилу, и мортификатор склонилась перед святым отцом. На четко отмеренный градус.
— Отче Клаус. — Высокий голос звенел серебряным колокольчиком. — Я безгранично счастлива, что Вы почтили визитом мою скромную обитель.
Тот оглянулся в коридор, вытягивая шею, чтобы заглянуть как можно дальше и с натугой прикрыл за собой дверь. Со щелчком стал на место небольшой засов.
— Давай вот без этого. — Он еще раз нервно оглянулся на прикрытую дверь и подошел ближе. Взгляд бегал, священник нервно сплетал и расплетал пальцы. — Кастелян Шорр не против. Старый сушёный хер. Матушка Войцех… — Он замялся. — Ну, тут понятно.
— А ты… — Рыжая отложила инструмент и пошла ему навстречу. — Тоже будешь за меня.
Её рука легла сильно ниже, чем нужно было для братских объятий служителей Экклезиархии. Клаус подавился очередной фразой и густо покраснел.
— За включение скромной, пусть и очень способной новопостриженной монахини в свиту кардинала
Его глаза расширились, а дыхание остановилось, когда рыжая бестия преклонила колени, глядя снизу вверх блестящими, ярко-зелеными глазами, лишь на мгновение затенёнными чем-то, мелькнувшим в световом окошке под потолком.