– Сам справлюсь.
Ньютон посмотрел на небо. Принюхался.
– Что это ты делаешь?
– Кажется, гроза надвигается, – ответил Ньют. – Ее можно учуять. Такой щелочной запах, похож на смягчитель воды.
– У нас дома нет смягчителя воды, богатей, – с притворным рычанием Эфраим оскалился. – Мы любим воду ж-ж-ж-ж-жесткой.
– Посмотри тогда туда. Видишь? – Ньют указал на море. – Вода всегда краснеет перед бурей. Не совсем до кроваво-красного цвета, но почти. Когда надвигается шторм, в воздухе скапливается электричество, правильно? И оно заставляет простейших подниматься со дна; эти крошечные существа – самые крошечные создания на Земле – накачиваются кислородом, становятся темно-красными и, покрывая поверхность моря, окрашивают его в красный.
Эфраим с размаху приклеил на локоть пластырь.
– Срань господня, чувак. У тебя слишком большой мозг. Почему он из твоих ушей не сочится? – Он выпучил глаза. – Нет, серьезно… Чтоб меня! Он прямо сейчас вытекает!
Эфраим облизал палец и потянулся ввинтить тот в ухо Ньюту – классический «мокрый Вилли». Палец, однако, остановился совсем рядом, струйка слюны прилипла к завиткам на коже. Учитывая все обстоятельства, поступок выглядел бессердечным.
Эфраим вытер слюну о штаны, вскочил на ноги и помчался к остальным.
– Я спас тебе жизнь, Ньют! Ты у меня в долгу!
ТРОПА спускалась к омываемому волнами галечному берегу. Ребята, сбросив ботинки и закатав штаны, погрузили ноги в ледяное октябрьское море. Их лодыжки порозовели, будто свиное брюхо. Мальчишки набрали гладких голышей и устроили состязание по «блинчикам», в котором Кент победил с десятью, по его подсчетам, подскоками.
– Эй, парни, – позвал Эфраим. – Зацените.
Он отвел их к глубокому отверстию в прибрежных скалах, окаймленному ирландским мхом. Мальчики собрались вокруг дыры. В тусклом свете мерцала маслянистая кожа. Таинственные фигуры наползали друг на друга. Раздавался шелковистый свистящий шорох – шшшшшш, шшшшш.
– Это клубок змей, – сказал Ньютон.
Сколько же там гадов? Невозможно было сказать наверняка. Извивающееся переплетение напоминало шар из резинок. Тела их были темными – это морские змеи? – и влажными, точно живое, свинцового цвета масло. В нос бил специфический запах рептилий – влажный и зловонный, как росистое поле, усеянное мертвыми сверчками.
– Что они делают? – спросил Эфраим.
– Они… – Лицо Ньюта порозовело. – Ну ты понимаешь…
– Трахаются? – Эфраим издал звук, будто его рвало. – Вот так трахаются змеи? Скручиваются в клубок? Типа… Змеиная оргия?
Кент и Макс рассмеялись. Эфраим был таким извращенцем. Змеиная оргия. Кто-то, как водится, попытался втолкнуть Ньютона в клубок змей и заставить к нему прикоснуться – в этот раз Шелли. Ньют высвободился из каучуковой хватки его длинных обезьяньих рук – похожих на щупальца без присосок – и закричал:
– Прекрати, Шел! Отстань!
Остальные мальчишки лениво наблюдали за происходящим. В этой сцене было что-то отталкивающее, прямо тошнотворное. Немного походило на то, как слепой удав в клетке преследует пухлую мышь: погоня может продолжаться долго, но змея упряма, к тому же она от природы хищник. И рано или поздно сожрет жирного ублюдка.
– Перестань, Шел, – скучающим тоном произнес Кент. – Он из-за тебя опять штаны обмочит.
Шелли резко прекратил свои попытки, развернулся и побрел к берегу. Ньютон разгладил рубашку на пухлом животе, с напряженной спиной повернулся к Кенту и сказал:
– Спасибо, Кент… Но со мной такое было только один раз, и мне было шесть лет, и была автобусная поездка в Монктон, которая длилась вечно, и, ладно, я выпил слишком много апельсиновой газировки в «Макдоналдсе», но…
– Заткнись, мудозвон, – ответил Кент. – Не возбуждайся слишком сильно, а то обмочишься, забыл?
ПОКА РЕБЯТА валяли дурака, Шелли забрался в неглубокий приливной бассейн. Там он отыскал лангуста. Тот идеально помещался в ладони. Шелли внимательно изучал его. Лангуст выглядел странно и забавно. Мальчик попытался представить себе мир таким, каким он видится сквозь маковые зернышки глаз, сидящих на тонких стеблях. Что за глупое создание. Каковы были его дни – какова была его жизнь? Ползать по унылой пересохшей заводи, задыхаться от рыбьего дерьма, жрать всякую дрянь. Он ведь понятия не имеет о мире за пределами своей грязной лужи. «Тупица – это тот, кто поступает как тупица», – говорила мать Шелли, что его всегда поражало, поскольку такую тупую фразу мог сказать только тупой человек.
Каково это – разорвать лангуста на части? Нет, Шелли не задумывался о том, что почувствует лангуст – его это не волновало, ведь с такими крохотными мозгами и примитивными нервами лангуст в любом случае не способен ничего почувствовать. Шелли отстраненно размышлял о живом существе, которое наблюдает, как его рвут, словно листок бумаги, и ничего не ощущает, нисколько не тревожится.