Теперь северо-восточное побережье Кореи было навсегда очищено от японских войск. Но мы уже возвратились на свою базу и получили разрешение на отдых, который оказался опять коротким.
Новый день — другие заботы
Война и нивы превратит в пустыни.
Три дня разведчики провели на своей базе. Бойцы отдохнули, отоспались, отмылись и почистились. Приведено в порядок оружие и снаряжение. Прочитаны и много раз перечитаны письма, скопившиеся за эти дни. Каждый с нетерпением набросился на дорогие, близкие сердцу весточки от родных, от жен и подруг, от оставшихся на севере товарищей. На войне боец ждет этих треугольничков и четвертушек, испещренных штампами полевой почты и цензуры, как исстрадавшийся в жаркую пору взахлеб ненасытно пьет родниковую воду.
Солдат на войне, он воюет, переносит все тяготы фронтовой жизни, нередко страдает, мучается и истекает кровью. В мыслях у него забота, как бы одолеть, перехитрить и поразить врага своего, а самому остаться живым. Но вырвется свободная минута, наступит затишье — и мысли солдата дома, возле своих, он всеми помыслами уносится в круг родных ему людей. Придет письмо из дому — и умчит оно за собой думы солдата в дальнюю сторону.
Получив письмецо, сначала залпом, быстрыми, короткими взглядами пробегаешь его до конца. Сразу хочется схватить общий его смысл, узнать, все ли живы и здоровы, не случилось ли чего непоправимого. Потом, немного успокоившись, придя в себя, уединенно, не спеша, вдумываясь в каждую фразу, со щемящей грустью сердца запоминая интимные подробности и намеками высказанные чувства, каждый, оставаясь только с собой, вычитывает и перечитывает близкое себе письмо.
Письма эти хранятся в немудреном солдатском багаже, а те, что получены от родных, от жен, от любимых, составляют неприкасаемую душевную святыню. Такие письма редко читают вслух, бывает это, когда уже очень надо излить накопившееся на сердце, держать его одному взаперти больше невмоготу. А чаще, если и читают, то перескакивая с пятого на десятое, пропуская недозволенное для других, произнося вслух лишь житейские новости, приветы и поклоны.
Обзавелись семьями кое-кто из наших недавно, когда стало очевидно, что война на Западе подошла к концу. А пришло время двинуться на другой флот — развезли своих подруг по домам, оставив с отцами и матерями, а то и покинув на время одинокими солдатками. Поведать о себе, узнать о делах домашних можно только через письмо. Телеграммами обмениваться в ту пору было почти немыслимо. А о разговоре по телефону даже невозможно было и мечтать.
Письма идут сюда долго, по пятнадцать-двадцать дней, а иногда и того дольше — самолетами в то время их не возили, а поезда ходили не спеша.
Вот и сейчас мы прочитываем письма, отправленные из дома еще в мирные дни, когда война с Японией и не начиналась. Да и наши письма получают там, дома, тоже те, что были написаны еще в летнее междувоенное время.
И меня ждут несколько заветных маленьких конвертов, заботливо склеенных из какой-то розовой и синеватой бумаги. Люба пишет, что жить еще трудно, снабжение по карточкам. Перечисляет все, что удалось получить, или, как тогда говорили, «отоварить». Радуется, что на рынке стала появляться картошка и свежая зелень. И хотя пока все очень дорого, но понемножку покупать удается. Погода стоит хорошая, летняя, и отец ее, отработав длинную военную смену на фабрике, удачно ловит рыбу, поддерживает семью. Вернувшись домой со студеного севера, она радуется, что добралась до солнца и теплого лета, спешит погреться на солнышке и накупаться. А в одном из писем с грустью сетует, что ходила на стадион, смотрела, как тренируются молодые девчата, и плакала, глядя на них. Мне-то понятно, чем вызваны слезы: сама она недавно бегала на соревнованиях, одолевала барьеры и не сбивала планку на рекордной высоте, а нынче ждет ребенка. Намеками и недомолвками советует быть осторожным, осмотрительным, не забывать, что меня хотят дождаться возвратившимся с войны. И будет ждать уже она не одна… А в конце, как всегда, приветы товарищам, она ведь знает всех отрядных северян.