— Господин Малович, профессор Сем! — кричал он, едва завидев их. — Милости прошу! Всегда рад хорошему человеку! Ха-ха-ха…
Друзья здоровались с хозяином и садились за столик, а Турин тут же приносил им литр белого вина и две рюмки.
— Не угодно ли чего-нибудь для детишек? — спросил Турин.
— Три малиновой, — ответил отец.
— Три малиновой? — переспросил Турин, явно возмущенный тем, что отец заказывал воду и для Пишты — ведь в его глазах он был «жуликом, про которого всему городу известно, что он украл церковные деньги у отца Амврозия».
— Три порции малиновой, черт побери! — сердито крикнул отец. — Egy, ketö, három!..[18]
— Хорошо, господин Малович. — Турин изобразил на лице угодливую улыбку и, бросив на Пишту презрительный взгляд, пошел выполнять заказ.
В будние дни в кафе бывало мало посетителей, но на этот раз все столики были заняты, даже у стойки толпился народ.
— Через несколько дней будут выборы, — сказал Пишта, как бы прочитав мои мысли.
— Он всегда в курсе событий, — заметил доктор Сем, когда мы выпили малиновую воду. — Ступайте, дети, на улицу, а ты, Пишта, объясни им все, что нужно.
— Ну, начинай! — язвительно потребовал Вита, только мы вышли из кафе.
— На выборах я наедаюсь от пуза, — похвалился Пишта. — А в прошлый раз, когда выбрали господина Каначки, я даже забил деньгу.
— Ты? — удивился Вита. — Врешь.
— Клянусь родной матерью, не вру!
— Вольно ж тебе клясться матерью, когда ее нет! — пробурчал Вита.
Мы знали, что Пишта круглый сирота и с малых лет живет на улице. Такая жизнь не прошла для него бесследно: он вырос крепким и выносливым парнишкой, чуточку недоверчивым к людям, большим насмешником и острословом, но при этом он не был ни озлоблен, ни ожесточен. Напротив, с какой-то удивительной бодростью переносил он жизненные бури и невзгоды. Я никогда не слышал от него ни слова жалобы и просто остолбенел от удивления, когда он вдруг разразился горькими, безутешными слезами. Голова его свесилась на грудь, а худые, опущенные плечи тряслись как в лихорадке. Грубые слова Виты задели нечто такое, что он прятал глубоко в своем сердце, и вся его печаль вдруг прорвалась и хлынула наружу бурным потоком.
— Ты гиппопотам! — обругал я брата. — Не плачь, Пишта. Смотри, что я тебе дам!
Я протянул ему чудесный красный карандаш, недавно подаренный мне отцом. Пишта безучастно поднял голову, но, увидев красный карандаш, сразу оживился. Он уже не раз просил у меня карандаш хотя бы на денек — просто поносить в кармане, но я не давал, боялся, что потеряет. Говоря по правде, слова эти вырвались как-то помимо моей воли, и мне стало жаль карандаша, лишь только я его предложил.
— Ты отдаешь мне карандаш? — спросил Пишта, протягивая руку.
— Да.
— Насовсем?
— Да, да! — прокричал я, злясь на самого себя за свою поспешность.
— Зачем ты ему отдал карандаш? — спросил Вита.
— А тебе лучше помолчать! А то я за себя не ручаюсь.
В эту минуту в конце улицы появилась большая толпа. Над ней плыли флаги, транспаранты и два огромных портрета, с которых смотрела на нас препротивная хмурая рожа, намалеванная так грубо, что мне стало жутко.
— Да здравствует господин Дакич! — крикнул кто-то из толпы. Голос его, как мячик, покатился по улице.
Видимо, кричавший был очень доволен собой — не успели замереть последние звуки, как он заорал еще истошнее:
— Да здравствует господин Дакич! Да здравствует народный депутат!
Пьяная толпа ответила ему каким-то невнятным бормотанием.
Крикун остановился и вперил взгляд в золотые буквы вывески над входом в кафе Турина. Он бессмысленно вращал своими мутными глазами, стараясь, вероятно, понять смысл написанного. Вдруг он громко откашлялся, сплюнул и завопил:
— Вперед — к Турину!
И вся орава стремительно хлынула в кафе, увлекая за собой и нас. Человек с флагом вскочил на стол и разразился громовой речью. Во всей толпе он один не был пьян.
— Всякий, — кричал он, — у кого в голове не солома, а мозги, должен голосовать за Дакича. Почему именно за него? Потому что господин Дакич честный, добрый, искренний, трудолюбивый человек, пламенный патриот и примерный гражданин, больше всего пекущийся о благе народа. И если вы желаете добра своей стране, народу и самим себе, то отдавайте свои голоса за господина Дакича. Долой вора и негодяя Каначки!
Я равнодушно слушал все эти тирады во славу господина Дакича, но при последних словах меня словно прорвало.