Ерко откашлялся, подошел к Павлеку поближе и произнес, глядя ему прямо в глаза, торжественным, дрожащим от волнения голосом:
— Павлек Го́ля, знаешь ли ты цель и задачи общества «Черные братья», в которое мы тебя сегодня принимаем?
— Знаю.
— Готов ли ты без колебаний и до конца выполнять все задания, какие тебе будут даны?
— Готов.
— Знаешь ли ты, что тебя ждет, если ты изменишь или выдашь малейшую тайну?
— Знаю.
— Что тебя ждет?
— Смерть!
При слове «смерть» глаза Павлека впились в старинный револьвер; голова пылала, в груди теснило.
— Клянись! — сказал Ерко. — Прижми правую руку к сердцу и смотри на флаг!
Павлек приложил руку к бьющемуся сердцу и устремил взгляд на флаг.
— Повторяй за мной! «Я, Павлек Голя, клянусь словенским флагом и своей честью…»
— «Я, Павлек Голя, клянусь словенским флагом и своей честью, — повторил Павлек еле слышно: от волнения у него пропал голос, — что буду неустанно и беспощадно бороться с фашистами, роющими могилу нашему народу… что буду честно и беспрекословно выполнять все задания… что я не предам и не изменю, а если выдам хоть малейшую тайну, пусть наказанием мне будет смерть».
С каждым словом у Павлека все сильнее жгло в глазах. Еще немного, и слезы покатились бы по его щекам.
Прием нового члена закончен. Тонин задул свечу и спрятал револьвер в карман. Ерко с чувством пожал руку Павлеку.
— Отныне ты наш черный брат, — сказал он.
Все по очереди пожали Павлеку руку и сели на лавку и ящики.
Напряжение спало. Они снова были просто товарищами. Однако Павлек чувствовал, что теперь все по-другому. Он был связан с «черными братьями» не на жизнь, а на смерть. Ему казалось, что он вошел в совершенно новый, прежде недоступный ему мир.
— Где новые листовки? — Ерко вопросительно посмотрел на Филиппа и Тонина.
— Здесь. — Тонин сунул руку в ящик, на котором сидел, и вытащил толстую кипу листовок.
Мальчики взяли по листовке и прочли про себя.
Кроме Ерко, никто не знал, что строки принадлежат Ашкерцу[4]. Востроносенький гимназист, втайне сам писавший стихи, нашел их и дополнил, приспособив к нуждам своего времени. Если бы поэт узнал об этом, он, наверное, не перевернулся бы в гробу, а тихо и одобрительно улыбнулся себе в бороду.
Стихи были отпечатаны на игрушечном печатном станке на листке бумаги величиной с ладонь, обратная сторона была пустая. Печатный станок принадлежал Филиппу. Ему подарила его тетка в день рождения, и он великодушно пожертвовал его обществу. Листовки он печатал вместе с Тонином.
«Черные братья» остались довольны. Это звучало иначе, чем «Долой Италию!», «Долой Муссолини!», «Да здравствует Югославия!», но отражало те же чувства.
— Мало только, — сказал Ерко.
— Больше сотни, — отозвался Тонин. — Денег нет ни на бумагу, ни на чернила.
Мальчики безмолвно переглянулись. Деньги! В них часто все упиралось. Они не решались кому-либо довериться и попросить о помощи. А сами были бедны как церковная мышь. Отдай они все, что когда-либо попадало в их руки, и того оказалось бы мало.
Рука Павлека невольно потянулась к карману. Он был из них самый богатый. Отец, правда, отличался крайней скупостью, хотя денег у него «куры не клевали», как злословили соседи, но мать была доброй и щедрой. Когда он приезжал домой — а бывало это почти каждую неделю, — мать всегда совала ему несколько лир на всякий случай… Он вытащил все, что у него было в кармане, и положил на стол.
— Вот, — сказал он, залившись краской.
Товарищи застыли от изумления. Такой щедрости они не ожидали. Глаза их с удивлением уставились на Павлека.
— В долг? — спросил Тонин, чтоб исключить возможное недоразумение.
— Нет. Насовсем.
Тонин взял деньги и пересчитал их.
— Напечатаем еще две сотни листовок, — сказал Ерко. — Это уже что-то… Ну, а теперь поделим!
Тонин кивнул и тут же разложил листовки на три стопки. Самую большую подвинул к Павлеку, одну дал Ерко, а третью оставил для Жутки.
— Ты, Павлек, сегодня вечером облепишь витрины в центре. Нейче, ты пойдешь с ним! Покажешь ему, как это делается. Смотрите не попадитесь.
4
Антон Ашкерц (1856–1912) — словенский поэт, автор многих известных патриотических стихотворений.