— Не было, говоришь, шомушских? — Хозяин, Платон Акимыч, недоверчиво посмотрел на поникшего головой Проньку. — А может, все ж таки были, да ты проспал? Ух, балбесина!
Отвесив проштрафившемуся молотобойцу увесистый подзатыльник, Платон Акимыч несколько успокоился и задумчиво потеребил бороду:
— Ин ладно, завтра с утреца поедете с Федотом за крицами к Козьме, в Сарожу. Знаешь Козьму-то?
— Знаю, батюшко, — радуясь, что буря миновала, кивнул Прохор. — Чернобородый такой, по осени на усадебку заезжал.
— Вот-вот, к нему и поедете. Купите криц, Козьма-то — по ним мастер, ну и там поспрошаете, буде кто из сарожских уклад предложит, возьмите и уклад — да только глядите, чего брать будете.
— Уж погляжу, Платон Акимыч, не изволь беспокоиться! — Пронька зачем-то перекрестился.
— Зря-то рожу не перекрещивай, — ухмыльнулся хозяин. — С Устином-ковалем да с подмастерьями поедете, да еще дед Федот, о двух возах. Смотрите токмо осторожнее, возы мне не ушатайте.
— Да сладим, батюшко!
— Сладим… — Платон Акимыч заворчал. — Ты уж мне сегодня сладил… Почитай, цельный день шатался незнамо где.
— Так ведь крицы искал…
— Искал он… Я уж без тебя нашел, в Сароже… Постой. — Хозяин вдруг осекся. — А ты у кого про крицы спрашивал?
— Да у многих. — Прошка махнул рукой. — По всему торжищу шлялся. Исподволь этак про шомушских выпытывал, они ж чаплинские, не наши…
Платон Акимыч вдруг упер руки в бока и густо, со смаком захохотал.
— Ой, уморил, — сквозь смех проговорил он. — Не наши, говорит, шомушские. А сарожские-то, что, наши, что ли?
— И правда! — До Проньки наконец дошло, на что посылает его хозяин кузниц. Причем не только его, но и расковочного кузнеца Устина с подмастерьями, и деда Федота… Сарожские-то укладники с кричниками на Синезубовых работали, то ж семейство известное. А вот Козьме, видать, платили не очень, либо подзаработать еще захотелось — видать, утаил крицы-то да решил запродать Узкоглазову, с чем наверняка и прислал своего человечка. И ведь как вовремя! Вот и объяснение тому, что хозяин сегодня не больно-то злился. Однако с Козьмой этим, опасное дело. А ну как прознают Синезубовы? В обитель зачнут жаловаться, судному старцу. А то и проще поступят — не говоря худого слова, пошлют людишек на сарожскую дорожку, а уж там… Мало ли убийств случается в окрестных лесах? Разбойных людей в нынешние времена много.
— Что, страшно? — Посмотрев на Проньку, хозяин вновь хохотнул. — Не боись, вам, главное, туда незаметно доехать. Выйдете засветло, с купцами московскими, типа и вы с ними. Хозяин, мол, Узкоглазов, одну кузню решил продавать, а лишних людишек — вас — в Тойвуйский погост отправил, за кожами.
— А возьмут нас с собой московские?
— Возьмут, — хмыкнул Платон Акимыч. — Все уж договорено с ними, одна малость осталась… И эту малость тебе, Прошенька, ладить!
Хозяин бросил на него такой жутковато-разбойничий взгляд, что Прохор вздрогнул. Чего еще попросит от него батюшко?
Платон Акимыч начал издалека, увел Проньку со двора в избу, в верхнюю, на подклети, горницу, с широким слюдяным окном в свинцовой раме, усадил на лавку напротив стола, самолично налил в стеклянный бокал романеи. Ой, не нравилась Прохору подобная ласковость, ой не нравилась!
Силясь, выхлебал полбокала, так и не почувствовав вкуса вина, все ждал подвоха. А хозяин не торопился, сидел, ухмыляясь, перебирал на животе четки. Наконец начал.
— Один ты, Проня, сиротинушка. — Узкоглазов притворно вздохнул, напомнил: — Кабы не я, так сгинул бы.
— За то век буду за тебя Бога молить, Платон Акимыч, — перекрестился на икону в углу Прохор. — За доброту твою, за приветие.
— То так, — степенно кивнул владелец кузней. — Пригрел я тебя, хлеб-соль дал. Всегда ты, Проня, сыт, всегда при деле. Так?
— Истинно так, батюшко!
— Ну, а раз так… вот тебе поручение. Слушай внимательно, а как лучше сладить — про то сам думай.
Пронька затаил дыхание.
— Пойдешь севечер к реке, к обрыву, что у обительской тони… Знаешь место-то?
Молотобоец кивнул.
— Затаишься там в кусточках, будешь ждать знака… Ведаешь ли, как утица селезня подзывает?