Вывалившись из окна, словно пробка из бочонка, отрок рухнул на мокрую землю. Конечно же — прямо в лужу! Тут же вскочил, прислушался, осмотрелся. По голым плечам туго молотил дождь. Эх, одежку-то не прихватил, хотя б и девичью. Куда теперь голым? Да вот хотя б под крыльцо — эвон, в хозяйской светлице огонек горит, видать, еще спать не ложился. Может, и во двор выйдет, со слугами переговорит? Или погасит огонь да уляжется — вот тогда можно и к Прошке в людскую пробраться и с той стороны горницы прийти, Василиску выпустить да одеться. Как раз до утра возни. Зря? Может, и зря… Только уж больно предчувствия были недобрыми. И постоялый двор этот странный, что бы там ни говорила Василиска, и хозяин странный, и слуги его. Ведь, окромя всего прочего, что будут на постоялом дворе у гостей расспрашивать? Кто, да откуда, да как живут, да какие новости — и это при том, что беглецы выдавали себя за местных… ну, или почти местных: паш-озерские селенья не так уж отсюда и далеко, всего-то два десятка верст, их обитателей хозяин двора обязательно знать должен, пусть даже и не накоротке, а потому — расспросить все сплетни, интересно же, любопытно! Да и что еще тут делать, в этакой-то дыре сидючи, как не сплетни сводить? Вот и расспросил бы, а уж Митяй загодя еще придумал, как половчее соврать — дескать, пришлые мы с погоста Тойвуйского, родичей на Паш-озере проведали и вот теперь — на богомолье. Неплохая придумка была, да вот только не пригодилась. Почему? Неужто не любопытно?
Где-то рядом вдруг истошно залаял пес, до того лишь глухо ворчавший. Загремел цепью — хорошо хоть не так был выпущен бегать по двору, а то бы… Митька боязливо передернул плечами, покрывшимися «гусиной кожей». Хоть дождь и не доставал под крыльцо, но под ногами натекла уже целая лужа, холодная и грязная, не очень-то приятно было стоять, хотя куда приятнее, нежели если бы псина была отпущена бегать.
Наверху скрипнула дверь. Отрок затаил дыхание.
— Эй, Никодим, Васька! — послышался озабоченный голос хозяина. — Где вы запропастились, чтоб вам икалось, иродам! Никодим!
— Здесь мы, Демьяне Самсоныч, — прокричали в ответ откуда-то с заднего двора. Послышались торопливо приближающиеся шаги. — Здесь мы, амбары осматривали.
— Осматривали они, — глухо буркнул хозяин. — Сказали б лучше — господскую бражку пили.
— Как можно?
— Почто собачину не выпустили?
— Так, Демьяне Самсоныч, сам знаешь, кобель уж два дня не кормлен, как ты велел. А ну как на нас кинется?
— А и кинется, так что ж? — Демьян Самсоныч явно повеселел. — Эка потеха будет! Ишь, лает бедолага, надрывается. Не пробрался ли кто на двор? Или те — не выбрались ли?
При этих словах Митька насторожился.
— Да не выберутся, — захохотал кто-то из слуг. — Там и белке-то не пролезть.
Вот так! Значит, не зря неспокойно билось сердце. Все ж таки словили их, словили… Интересно, откуда узнали, что беглые? Или так догадались? И что теперь…
Слуга — кажется, Никодим — вдруг задал хозяину тот же вопрос. Демьяну Самсонычу, видать, хотелось поговорить, пусть даже и с собственными слугами. Митька слышал, как скрипнула на крыльце скамеечка. Да что там говорить — ведь не так и поздно еще было. А темень кругом непроглядная — так это оттого, что дождь.
— Что, девка понравилась, Никодиме?
— Понравилась, — согласился слуга. — Фигуристая деваха, кожа гладкая, белая…
Ага, все же подсматривали в баньке-то! То-то оконца там такие странные, необычные.
— Не засматривайся, — охолонул служку хозяин. — Девку, как наши с сарожских лесов возвернутся, отправим на Матренины выселки, в Заозерье. Сыну Матрениному как раз жениться приспела пора. Вот и женим! Матрена за выкупом не постоит — баба честная.
— Честная, — Никодим согласился. — Только сынок ейный, говорят, дурень. Тридцать лет, а все в штаны писается.
Демьян Самсоныч хохотнул:
— А нам какое дело, что дурень? Наше дело — девку в кабалу сбыть да с того поиметь. И ведь поимеем! Повезло нам с этими беглыми. Ишь, паш-озерскими прикинулись, змеи… Отродясь там таких не бывало!
— Ну, девку — Матрене, того здорового — беломосцу заболотскому Ивану в боевые холопы, а куда содомита?
Содомита! Митька закусил губу — это вот как раз про него. Видать, тоже разглядели в бане, сообразили что к чему.
— А содомит, Никодиме, — главная наша добыча! — явно похвалился хозяин. — Акулина Блудливы Очи помнишь ли?
— Это с Заборья, что ли?