Митька почесал затылок, немного посидел в тишине, пару раз кашлянул, а уж потом не торопясь, рассудительно и размеренно, изложил свои мысли. А мысли были такие: если засада была устроена именно на Прохора (а все говорило об этом), то явно не с целью ограбления — чего возьмешь с нищего молотобойца? Тогда зачем? А затем, что Прошка чем-то кому-то не угодил иль помешал. Иль знал что-нибудь этакое, что кому-то спокойно спать не давало.
— А что ты мог знать такого тайного, Проня? — Митрий искоса посмотрел на приятеля. — Ну, поведай, что мне рассказывал о таможенном монахе Ефимии — вряд ли у тебя еще какая тайна найдется, за которую башки можно лишиться.
— О таможенном монахе? — Иванко резко вскинул голову. — Что-то ты, Прохор, мне об этом не рассказывал.
А Прошка ничего не ответил, лишь бросил на Митьку презрительный взгляд — мол, выдал, пес, а ведь обещал молчать.
— Ты глазами-то на меня не сверкай, — немедленно возмутился Митрий. — Не предаю я тебя, а, наоборот, спасаю. Ты, Проня, мне вместо брата родного, я тебя живым видеть хочу, а не мертвым. Дело-то, смотри, каким боком вышло! Ежели б Иван за тобой не пошел…
— «Не пошел», — передразнил Прохор. — Как же ты, Иване, так ходить научился, что я тебя за собой и слыхом не слыхивал… ну, почти.
— Учен. — Скривившись, приказчик осторожно потрогал рукою синяк. — Только, видать, плоховато.
— Надо же! — заинтересовался Митрий. — Ты вообще много чему учен: и конной скачке, и палашному да пищальному бою, и речи аглицкой. Экие ушлые приказчики в Холмогорах! Не приказчики, чуды ходячие.
Отрок неожиданно поднялся с лавки и подбоченился — видать, все ж таки обидел его Прошкин взгляд, — правда, смотрел он сейчас не на старого своего приятеля, а на холмогорского торгового человека Иванку.
— Все-то ты умеешь, — понизив голос, продолжал Митрий. — Всему-то учен. И пищальники обозные тебе подчинялись, словно ты им родной отец-воевода, и вопросы ты все время задаешь — для торгового человека странные. О московском обозе расспрашиваешь, о таможеннике убитом. И грамот у тебя полно, да все — к важным людям: к архимандриту, к Дарье-игуменье… В общем, так… — Отрок немного помолчал, глядя прямо в карие глаза приказчика. — Ты, Иване, про нас все знаешь, а мы про тебя, получается, ничего. Кому служим — один Бог знает. Нет, нет, только не ври больше, что ты человек торговый, видывали мы торговцев, а ты… Ты, может, соглядатай свейский, а?
При последних словах Митьки Прохор сжал кулаки. Приказчик дернулся.
— Сиди! — угрожающе бросил молотобоец. — Не успеешь и палаш выдернуть — припечатаю к стенке.
— Да знаю, припечатывал уже! — К удивлению Прохора и Митьки, Иванко вдруг откинулся спиной к стенке и зашелся в смехе.
— Ой, не могу, — утирая выступившие на глазах слезы, удивлялся приказчик. — Послух, говоришь, свейский? Ну, Митрий, ну, уморил… А вообще, да. — Он вдруг резко оборвал смех и обвел двух приятелей совершенно серьезным взглядом. — Вот что, парни, никакой я не приказчик, ты, Митрий, прав — четко все уловил, молодец. Но со свейским соглядатаем, конечно, погорячился…
— Да кто ж ты такой?! — не выдержав, закричал Прохор и вдруг тут же сконфузился. — Хотя оно, конечно, жизнь ты мне спас, то так…
Приказчик снова улыбнулся:
— Кто я такой, спрашиваете? А ну-ка, Димитрий, подопри дверь… Вот так…
Нагнувшись, Иванко медленно стянул с левой ноги сапог и протянул Прохору:
— Оторви-ка подметку.
Пожав плечами, молотобоец, напрягшись, исполнил требуемое и с удивлением вытащил наружу спрятанный кусочек пергамента.
— Митрий, возьми, — распорядился Иван. — Прочитай.
— «Грамота сия дана Ивану Леонтьеву сыну, разбойного приказу дьяка Тимофея Соли товарищу…» Ну ничего себе! — Митька негромко присвистнул. — Дьяка разбойного приказу товарищ! Так ты, никак, беломосец?! Иль того больше — боярин?
— Из детей боярских, — скромно пояснил Иванко. — Почти так же был нищ, как и вы. Больше года уже, после смерти батюшки, служу государству Российскому, как и вы, надеюсь, теперь служить будете, ибо только власть государева маленькому человеку заступа… Впрочем, и не только маленькому…
— Из детей боярских, — покивал Митрий. — То чин не московский, городовой. А ты, чай, на Москве служишь?
— На Москве, — подтвердил Иван.
— Самого дьяка товарищ… — Митька задумчиво почесал затылок. — А что же не «жилец»?
— У дьяка приказу разбойного товарищей-помощников много, и все по разным делам, — охотно разъяснил «приказчик». — Я покуда самый незаметный. А «жилец» — первый московский чин, его еще заслужить надо!