— К ней, к ней. Да не вздумайте забесплатно приставать к девке — враз зубищи вышибу, — поднимаясь по ступенькам крыльца, на прощание пообещал Блин.
Онисим после этой фразы вдруг как-то сразу поскучнел, осунулся и шепотом предупредил:
— Ты это… берегись Мульки. Она ведь такая — сама напасть может, а после соврет, что мы. Федька зубы сразу повышибает, не сомневайся.
— Да я и не…
Онисим не дослушал, свернул за навозную кучу, и Митька прибавил шагу — боялся отстать. Двор-то большой, в темноте и заплутать недолго, эдак выйдешь потом псинищу Коркодилу в пасть!
— Ишь, гад, вызверился, — останавливаясь перед низенькой, еле угадываемой во мраке избенкой, выругался Жила.
— Кто вызверился, пес?
— Хм, пес… Федька, вот кто! Он-то и есть пес, хуже Коркодила. — Онисим сплюнул и, подойдя ближе к избе, напористо застучал в дверь.
— Недавно, едва Васька Москва сгинул, силищу в себе и почуял Федька, — обернувшись, шепотом пояснил Жила. — При Ваське-то небось боялся и рта разевать.
— А кто такой этот Васька?
— Васька? Это… гм… Сурьезный человек, не нам чета! — Онисим вдруг прикусил язык. — Короче, много будешь спрашивать — язык отрежут. Эй, Мулька, ты там спишь, что ли? А ну, открывай гостям!
Внутри избы послышались какие-то странные звуки, словно бы мычала корова, затем шаги. Скрипнув, чуть приоткрылась дверь, и узенькая тусклая полоса света упала на мокрую землю — видать, зажгли лучину.
— Это я, Мулька, Онисим, и парень один со мной. Федька сказал, чтоб у тебя ночевали. Но денег у нас нет, даже пула — и того…
— Уммм… — Дверь приоткрылась чуть шире, и Митька увидел возникшую на пороге согбенную фигурку в глухом платке и с горящей лучиной в левой руке.
— Ммы-ы-ы, — видно, узнав Онисима, существо призывно махнуло рукой, исчезая в темном нутре избенки.
— Идем, — Онисим шмыгнул носом. — Хоть поспим немного… Эх, было бы серебришко! У тебя, Митька, часом не завалялось?
— Не-е-е…
— Жаль… А то бы сейчас с Гунявой Мулькой на пару загулеванили. Ну, ин ладно, будет еще время.
Хозяйка избы лучину больше не зажигала, и пробираться приходилось на ощупь. Впрочем, и недалеко — едва сделали пару шагов, как уперлись в лавку. На ней и спали — валетом: на полу было зябко, а ничего иного никто и не предложил. Почувствовав где-то рядом тепло, Митька нащупал печку — вернее, небольшой, сложенный из круглых камней очаг. Стащив мокрую рубаху, отрок примостил ее сушиться, а уж потом растянулся на лавке, укрывшись непонятно чем — то ли плетенкой, то ли изъеденной молью шкурой. Снаружи по крытой дранкой крыше вовсю молотил не на шутку разошедшийся дождь. А здесь было как-то уютно, спокойно, сухо. И тихо. Лишь Онисим Жила храпел, гад!
Митька проснулся от солнца. Маленький такой, проникший в узенькое оконце лучик щекотал глаза, затем спрыгнул с лавки на пол, пробежался к очагу, к каким-то висевшим на веревке плетенным из тряпья занавесям-циновкам, разделявшим избенку на две половины. В той половине, где спал Митрий, у двери стояла кадка с водою и деревянным корцом в виде утицы. На лавке, кроме самого Митьки, никого больше не было — Онисим, видать, куда-то смылся. Что ж не разбудил, пес?
Потянувшись, отрок поднялся на ноги и прошлепал к кадке. Зачерпнув корцом водицы, напился, утер губы. Рядом с кадкой притулилась плоская шаечка — видать, тут же можно было и помыться. Митька зачерпнул воды, полил в левую ладонь — неудобно, да что ж поделать? И…
— Умм!
Кто-то хлопнул его по спине. Отрок враз обернулся, едва не выпустив из руки корец с водой. Перед ним стояла девчонка — светленькая, светлоглазая, с длинными темными ресницами и капризными розовыми губками. Очень даже не страшненькая на вид, скорее даже наоборот.
— Умм! — требовательно произнесла девчонка и, отобрав у Митьки корец, по-хозяйски кивнула — нагнись, мол, солью.
Отрок наклонился, подставил руки, прогоняя остатки сна, ополоснул лицо и шею. Опа! Девчонка принесла полотенце. Чистое, льняное, вышитое, одно удовольствие таким вытираться. Отдавая полотенце назад, Митька улыбнулся:
— Благодарствую, краса девица!
Краса девица тоже улыбнулась, замычала и, зачерпнув воды, протянула корец отроку — теперь, мол, ты полей.
Митька понятливо кивнул… да так и застыл ошарашенно: не долго думая девчонка стянула с себя длинную, почти до пят, рубаху и, оставшись в чем мать родила, склонилась, требовательно взглянув на отрока. Оправившись от конфуза, Митрий плеснул воды в подставленные ладошки, не в силах оторвать глаз от стройного девичьего тела — худощавого, с тонкой линией позвоночника и двумя ямочками у ягодиц. Грудь у девчонки оказалась небольшой, но… Ох! Митька мысленно перекрестился да хотел было отвести глаза в сторону — но не смог. Знал, что грех, а смотрел, смотрел, смотрел… Покуда вода в корце не закончилась.