— Нешто у свеев своего хлеба мало?
— Пусть и не мало, так все сделают, чтоб врага своего — нас — ослабить. Акинфий Козинец — предателя хуже. Я запозднился чуть, думал, купчишки своего человечка к осени ближе пошлют, с урожая. Одначе на тебе — и посевным житом не побрезговали. Им-то что — пусть на Руси люди друга дружку поедом едят, у них, купцов, своя выгода — людоедская. И надо эту выгоду им поломать, не допустить сей гнусной продажи, сорвать, да все пути тайные вызнать. Ничего задачка?
Митька покачал головой:
— Трудная…
— И много чего от нее зависит!
— Постой… — Отрок вдруг наморщил лоб, задумался. — Нешто жито свое московские купцы где-нибудь поближе продать не могут? Эва махнули — в Швецию!
— Поближе? — Иванко усмехнулся, хотя карие глаза его по-прежнему оставались серьезными. — Могут и поближе. И продают. Только там, поближе, опаснее — государевы слуги не дремлют. А здесь… Вроде никто и не подумает. Акинфий Козинец тот еще черт, думаю, и смерть таможенника с ним связана.
— Ну, теперь-то мы этого Козинца не достанем, — протянул Митрий.
Иван ухмыльнулся:
— Не достанем? Как знать, как знать. Не думаю я, чтоб Козинец со своим обозом в Архангельский городок пошел, — так и в самом деле слишком уж длинный путь получается. Зачем, если через Тихвин все уладить можно? Козинец ведь и послан улаживать.
— Почему ж ушел?
— Ушел? А кто тебе сказал, что он ушел? Скрылся на время в дальних лесах — я так мыслю. Видать, напугали… А кто его мог напугать?
— Кто? — эхом переспросил Митрий, хотя сам уже догадывался кто.
— Судебный старец Паисий — больше некому. Что-то он там такое раскопал.
— Так пойди к нему да спроси, — посоветовал Митрий.
Иван улыбнулся:
— Не так-то все просто, парень. К Паисию сперва приглядеться надо — я затем и Прохора в монастырь отправил. Как думаешь, справится Прохор?
— Прошка-то? — Митька засмеялся. — Конечно, справится! Он ведь не только кулаками махать, у него и ум имеется… правда, ленивый вельми. Но справится. Только ему все об главной цели обсказать надо. И про хлеб, и про купца этого, Козинца.
— Обскажем, — потянувшись, заверил Иван. — Завтра в шайку свою пойдешь, к этому, ушастому…
— Онисиму Жиле.
— Вот-вот, к Онисиму. Настропалишь там его, есть у меня одна придумка…
Придумку свою Иванко тут же и обсказал Митрию. Отрок слушал внимательно, не перебивая. Только вот улыбки сдержать не смог — слишком уж все несерьезно выходило. Впрочем, кому несерьезно, а кому и… Митрий шмыгал носом — почему-то очень уж смеяться хотелось. И еще одно хотелось…
Спросить, а правда ли говорят, будто царь на Москве — ненастоящий?!!
Так и не спросил про то Митька, постеснялся. Не о царе надобно было сейчас думать, о хлебе. Хлеб — всему голова!
Глава 12
Судебный старец
Паки же древле враг наш диявол, не хотя роду християнского видети в добре, вложил в человецы лукавство, еже есть лихоимествовать, и введе многих людей в пагубу.
Хэк!
Прохор словно игрушку опустил тяжелый колун на кряж. Чуть посопротивлявшись для вида, кряж недовольно скрипнул и развалился на две половины. А уж дальше дело пошло — располовиненные-то поленья куда как легче колоть. Прохор ими и не занимался, откидывал послушникам, сам же махал колуном — половинил кряжи. Ловко это у него получалось, ухватисто — будто морды в сходящей драке бил.
Хэк! Хэк!
Только летели по сторонам щепки.
Мимо проходившие чернецы невольно остановились полюбоваться:
— И ловок же ты, паря!
— Да уж, силой Господь не обидел! — Прошка обернулся, тряхнул рыжеватой прядью — красавец парень: силен, статен, голубоглаз, на подбородке бородка курчавится. А как дрова колет — любо-дорого посмотреть. Вот монахи и смотрели, правда недолго, — по делам шли.
— В послушниках у нас? — уходя, обернулся один, скромненький, умноглазый, иеромонах Варфоломей. Прошка знал уже — те чернецы, что грамотны и слово Божие истово проповедовать могут, священниками-иеромонахами становятся. Не все, конечно, а отцу архимандриту угодные. Вот и Варфоломей был из таких — большое влияние имел в обители Богородичной, с Паисием, старцем судебным, приятельствовал.
Улыбнулся Варфоломею Прохор, поклонился, перекрестясь: