— В послушниках, отче!
Иеромонах тоже улыбнулся в ответ, покивал:
— Инда тако работать будешь да молитвы Господу творить денно и нощно — скоро и рясофором станешь.
— Дай-то Боже! — Молотобоец снова перекрестился и, схватив колун, подошел к очередному кряжу.
Монахи разошлись по кельям, а послушники все кололи дрова, от заутрени и до самой обедни. Можно, конечно, было и на зиму заготовку оставить, по морозцу-то куда как веселей топором махать, да архимандрит свое видение имел — послушников испытывал не только в постах да молитвах, но и в трудах тяжких. Вот и орудовал колуном Прохор — аж употел. Ну да ничего, колол в охотку, чувствуя, как наливается крепостью тело. Эх, еще бы морды кому-нибудь сокрушить! Знать не думал Прошка, что будет вот так тосковать по доброй — стенка на стенку — драке, а вот, поди ж ты, пришлось! Эко бы сейчас сойтись со стретиловскими — выбрать кого посильней, помосластее, отбить пару ударов, а какой и пропустить для затравки, чтоб потом, улучив момент, двинуть от души правой в челюсть! Ну, не обязательно правой, можно и левой — Прохор и левой не хуже бил. Жаль, давно драки хорошей не было. Да и не поучаствовать: Прошка Сажень сейчас не пойми кто, то ли и в самом деле послушник, то ли беглый. А подраться хотелось, отвести душу…
Господи!
Прохор опустил колун и, вытерев со лба пот, перекрестился на Успенский собор. Господи прости, что за мысли-то греховные в голову лезут?! Ишь, подраться вдруг захотелось, плоть свою поганую потешить. Грех, грех! Отбросив колун, Прохор сотворил молитву и замер, прислушиваясь к тому, что делалось у него внутри. Желание подраться так и не проходило, вот ведь глубоко сидел в парне кулачный боец! Эх, Господи-и-и…
На звоннице затрезвонили колокола, созывая братию к обедне. Прохор огляделся вокруг — а дрова-то почти все уже и перекололи. По крайней мере, сучковатых кряжей не осталось вовсе, так, всякая мелочь.
Проходивший мимо отец келарь, взглянув на послушников, одобрительно хмыкнул и благословил будущих иноков, не забыв напомнить:
— Ино, после обеда в трапезной задержитеся.
Задержаться так задержаться, Прохор знал зачем. Святое Писание изучать да труды книжные о жизни святых старцев подвижников. О Сергии Радонежском, о святых князьях-мучениках Борисе и Глебе, да о многих. И сегодня-то как раз день мученицы Акулины, Акулины — вздерни хвосты, как ее называли. А потому так кликали, что в это время оводов да слепней в воздухе кружило тучами. Незнамо как и пасти скотинку — на поле оводы да мухи, в лесу комары, вот и тощали коровушки, сбавляли удои. За неделю до Акулины сеяли гречиху, вот и в этот год посеяли, что осталось, — мало, да все в руце Божией. В монастырской трапезной сегодня, по обычаю, варили кашу для нищих — коих многонько набралось уже, не только свои, тихвинские, но и из московских земель, от голода да мора убежавшие.
Дожидаясь каши, нищие смирненько сидели на заднем дворе, время от времени крестясь на луковичные купола собора и кланяясь всем встречным-поперечным.
Прохор, проходя мимо, улыбнулся:
— Без хлеба да без каши ни во что труды наши! Как на Москве-то, православные?
— Плохо, мил человек, голодно, спаси Господи!
Нищие снова закрестились, запричитали, закланялись.
Подойдя к собору, Прохор вдруг увидал старых знакомцев — приказа каменных дел дьяка Мелентия и с ним — тонника Анемподиста, белоголового, высокого, сильного. Тонник, похоже, в чем-то помогал дьяку, поскольку не отставал от него ни на шаг, на поясе имел чернильницу, а через плечо — суму, из которой торчали какие-то пергаментные свитки. Интересная карьера получается у этого Анемподиста: был себе тонником, разводил для обители рыбу, а ныне — на тебе, при дьяке. Как же так получилось, что архимандрит его отпустил? Дьяк ведь по государеву делу здесь — сегодня Тихвинские монастыри осматривает, а завтра возьмет да уедет куда-нибудь в Новгород, Ладогу, Орешек или вообще в Копорье. Иванко, кстати, наказывал докладывать обо всем подозрительном. Разобраться бы вот только: тонник в помощниках у дьяка — это подозрительно или нет? Впрочем, чего тут подозрительного? Анемподист-тонник — инок грамотный, его-то архимандрит и дал в помощь дьяку Мелентию, тем более что они знакомы — чернец и дьяк.
Прохор решил даже подойти к Анемподисту поближе — отойдя от дьяка, инок как раз разговорился с каким-то монахом. Странная беседа была для чернецов — о каких-то нарядах. Куда им наряжаться-то?! Ряса да власяница — вот для чернеца самый пристойный наряд. Прохор придвинулся поближе, хотел понезаметнее, а получилось как всегда — ну-ка, этакого-то молодца да не заметить?! Тут уж совсем слепым надо быть.