Анемподист резко обернулся и, узнав Прохора, разулыбался:
— Рад тебя видеть, парень! Никак решил постриг принять? Богоугодное дело.
А говорил все так же, смешно, глухо — «покоукотное тело». Карел и есть карел — чухня белоглазая.
Прохор тоже растянул губы:
— А ты что же, при дьяке теперь?
— При дьяке? — Инок хлопнул глазами. — Ах, да… Помогаю тут, кое-что, волею отца настоятеля. Недолго, скоро в паломничество отправлюсь, в Кирилловскую обитель за Белоозеро.
— Ну, Господь в помощь.
— И тебе, и тебе, Проша… Да, ты вот что… — Анемподист отвел парня в сторонку. — Ежели словечко какое замолвить — не стесняйся, скажи. Я тут многих знаю.
— Да ладно, — Прошка отмахнулся было, но тут же передумал. Словечко? А почему бы и нет — чай, не сам по себе сейчас был парень, службу государеву исполнял, отчего сердце наполнялось гордостью, а ум… ум должен был бы наполниться хитростью, исключительно в интересах дела, но вот что-то никак не хотел наполняться. Вот и предложение Анемподиста едва не пропустил, а ведь бывший тонник мог бы кое в чем здорово помочь, если и впрямь здесь всех знает… если не врет.
— Слышь, иноче…
— Ну-ну, — Анемподист явно был рад оказать услугу старому знакомцу. — Говори, не стесняйся.
— Ты отца Паисия знаешь?
— Судебного старца? — переспросил тонник. — Знаком. А тебе он зачем?
— В рясофоры хочу поскорее, — схитрил Прошка. — А Паисий, говорят, в обители влиятелен зело.
Анемподист усмехнулся:
— Влиятелен, тут ты прав. Хорошо, при случае обязательно замолвлю словечко.
Инок отошел — высокий, белоголовый, истинный карел, ненавистник шведов. Прохор вспомнил вдруг, как Анемподист упоминал, что шведы вырезали всю его семью, сожгли дом. Где ж он жил-то? Кажется, где-то в лесах под Корелой.
После обедни послушники расположились в трапезной. Наскоро пообедав — стол был постный: крапивные щи да полба, — принялись со вниманием слушать согбенного седобородого схимонаха. Отец Пимен, так его звали. Надо признать, рассказывал монах интересно, все больше о святых мучениках — о чем же еще-то?
Потом — к вящему удовольствию Прохора — схимника сменил судебный старец Паисий. Явился он не один, со служкой, тащившим целый мешок книг, кои отец Паисий с благоговением истого книжника аккуратно разложил на столе.
— Грамотеи есть? — оглядев послушников, поинтересовался старец.
Из десятка человек откликнулось двое, и Паисий недовольно пожевал губами. Потом, правда, улыбнулся:
— Ин ладно, хоть узнаете Божьим соизволением книжицы. Вот это, — он поднял со стола небольшую книжку, — Псалтирь, в коем все псалмы имеются. Книжица сия библейская с языка греческого монасями-подвижниками Кириллом и Мефодием переведена. Важнейшая книжица, указует, как службы вести. А вот, — он взял в руки другую книгу, посолидней, потолще, с застежками тусклого серебра, — Часослов, ну, он для певчих больше, в нем и молитвы, и песнопения. А это вот Святцы — все святые там и их во славу Господа подвиги. А вот — Шестоднев, истолкования, ну, это еще вам знать рано…
Отец Паисий так бережно брал в руки книги, словно те были сделаны из хрупкого венецианского стекла, сразу было видно, что судебный старец знает толк в книжицах, и, наверное, не только в богослужебных. Книжник! Вот это было важно, вот это обязательно нужно было передать Иванке, и как можно скорее. Ведь зачем-то нужен был помощнику приказного разбойного дьяка этот немаленький монастырский чин. Судебный старец — должность великая, из одного названия ясно. Вот только — «старец»… Прошка едва сдерживал смех, глядя на далеко не старого еще монаха, осанистого, высокого и, видать, сильного. Если один на один схлестнуться, еще неизвестно, кто кого на кулачках уделает — Прохор старца или старец Прохора?!
Перекрестившись на киот, молотобоец отогнал греховные мысли и, придав лицу соответствующее ситуации постное выражение, обратился к отцу Паисию с каким-то глупым вопросом. Что спросил — потом и сам не помнил, кажется, что-то о первых святых-мучениках. А старец вопросу обрадовался, отвечал подробно и о первых святых рассказал — будто сам видел, как они мученическую смерть за веру Христовую принимали — и об императорах, царях римских не забыл: Нерона какого‑то упомянул, Калигулу, Гелиогабала — имен таких Прошка в жизни своей и слыхом не слыхивал! С Митькой бы отцу Паисию поговорить — вот с кем одного поля ягоды.
Хорошо говорил старец, красиво, познавательно, интересно — так бы и слушал, не отрываясь. Однако все имеет конец — окончился и час просвещения. Отец Паисий ушел, на прощание благословив послушников, ну а те вознесли молитву да отправились обратно на задний двор — доколоть дровишки да сложить поленницы стогом. Стогом-то сложенная поленница и красива, и ветер ее не берет, и дрова лучше сохнут. Складывали не торопясь, на совесть, даже после вечерни еще пришли прибраться. Темнело, хоть и стояли ночи белые, а все ж уже не день. Разговорились. Прохор все про Паисия выспрашивал да — на всякий случай — про Анемподиста-тонника, мало ли кто где чего слышал. Про Паисия-то никто ничего особенного и не знал, а вот про тонника… Прохор ушам своим не поверил! Дескать, белявый монах про наряды какие-то говорил.