— Так что вы об этом думаете? — спросил Розенцвейг.
— Простите меня, доктор, — ответил Бак, — я отвлекся.
— Камерон, не надо волноваться. Да, Николае был раздражен, но он намерен сделать для вас все самое наилучшее.
Бак пожал плечами и кивнул.
— Я говорил вот о чем. Мой дорогой друг ребе Цион бен-Иегуда закончил свое трехлетнее исследование и меня не удивит, если он получит за него Нобелевскую премию.
— Свое трехлетнее исследование?
— Вы совсем не слушали меня, мой друг?
— Простите меня.
— Когда мы будем у Николае, вы должны будете взять себя в руки.
— Все будет в порядке. Обещаю вам.
— Хорошо. Так слушайте: Еврейский институт изучения Библии поручил ребе Циону бен-Иегуде в течение трех лет провести исследование.
— Какое исследование?
— Библейских пророчеств относительно Мессии, чтобы мы, евреи, могли бы узнать его, когда он придет.
Бак был потрясен. Мессия уже пришел, а евреи его не узнали. Когда он явился в первый раз, они его не узнали. Что мог сказать Бак своему другу? Если бы он назвал себя «святым времен скорби», как Брюс называл уверовавших после восхищения, он только навредил бы себе. Розенцвейг был доверенным лицом Карпатиу. Конечно, Баку хотелось ответить, что подлинные исследования мессианских пророчеств могли привести только ко Христу. Но он просто спросил:
— В чем состоят основные пророчества о Мессии?
— По правде говоря, — ответил Розенцвейг, — я не знаю. Я не принадлежал к числу религиозных евреев до тех пор, пока Бог не уничтожил нордландские Военно-воздушные силы. Да и сейчас не могу сказать, что я набожен. Я всегда относился к мессианским пророчествам так же, как ко всей Торе. Символически. Раввин синагоги, которую я время от времени посещал в Тель-Авиве, говорил, что не имеет значения, верим ли мы в Бога как в существо или как в понятие. Это соответствует моему гуманистическому мировоззрению. Религиозные люди, евреи или другого вероисповедания, редко способны произвести на меня лучшее впечатление, чем атеист с добрым сердцем. Доктор бен-Иегуда был моим студентом двадцать пять лет тому назад. Он всегда был правоверным евреем, ортодоксальным, но все же не фундаменталистом. В конце концов он стал раввином, но совсем не потому, что я научил его этому. Я всегда любил его. Недавно он сказал мне, что завершил свое исследование, что это самый законченный и благодарный труд, который ему приходилось делать. (Розенцвейг сделал паузу.) Мне кажется, вы удивляетесь, почему я рассказываю вам все это.
— Честно говоря, да.
— Я добиваюсь того, чтобы раввин бен-Иегуда был зачислен в штат Карпатиу.
— В качестве кого?
— Духовного советника.
— А он подыскивает себе духовного советника?
— Он еще даже не подозревает об этом, — сказал Розенцвейг, громко засмеявшись и хлопнув себя по бедрам, — Однако пока что он доверял моим оценкам. Поэтому и вы здесь.
Бак удивленно поднял брови.
— Я-то думал, это оттого, что Карпатиу считает меня лучшим в мире журналистом.
Розенцвейг наклонился к нему и сказал заговорщицким тоном:
— А почему, вы думаете, он в этом убежден?
Рейфорд никак не мог дозвониться Хлое из телефона в автомобиле. Но наконец ему это удалось.
— Я хотел узнать, не захочешь ли ты выйти пройтись со своим стариком вечером? — спросил он, думая, что ее нужно как-то развлечь.
— Не знаю, — ответила она. — Спасибо, папа, но мы ведь собирались пойти на собрание к Брюсу в восемь часов, верно?
— Я бы хотел пойти, — ответил Рейфорд.
— Давай останемся дома. У меня все нормально, я только что разговаривала по телефону с Брюсом, хотела узнать, будет ли Бак.
— И что?
— Он не уверен, но надеется, что будет. А я надеюсь, что нет.
— Хлоя!
— Я боюсь сказать что-нибудь лишнее, папа. Не удивительно, что он стал холоден со мной, раз у него в жизни появилась эта, не знаю, как ее называть. Но цветы! К чему они?
— Но ты же не знаешь, что цветы были от него.
— Ох, папа, если они были не от тебя, значит от Бака.
Рейфорд рассмеялся.
— Мне следовало подумать об этом.
— Я тоже так считаю.
Хетти Дерхем подошла к Баку и Хаиму Розенцвейгу. Они сразу же поднялись.
— Мистер Уильяме, — сказала она, обнимая его, — я не видела вас с тех пор, как перешла работать сюда.
«Нет, видела, — подумал про себя Бак. — Только совершенно не помнишь об этом».
— Генеральный секретарь и мистер Планк примут вас сейчас, — обратилась она к Баку.
Потом она повернулась к Розенцвейгу:
— Доктор, генеральный секретарь просит вас присоединиться к встрече минут через двадцать пять.
— Хорошо, — откликнулся старый ученый.
Он подмигнул Баку и пожал плечами.
Пока Бак следовал за Хетти мимо нескольких столов в отделанный красным деревом коридор, он подумал, что еще никогда не видел ее без униформы. Сегодня на ней был строгий костюм, как у одетой по последней моде богатой дамы из высшего общества. Этот костюм только подчеркивал ее поразительную красоту. Как ему показалось, даже речь Хетти стала более культурной. Общение с Николае Карпатиу явно облагородило ее.
Хетти тихо постучала в дверь кабинета и заглянула туда:
— Мистер генеральный секретарь и мистер Планк, Камерон Уильяме из «Глобал уикли» — Хетти распахнула дверь и улетучилась. Николае Карпатиу пошел навстречу, пожав протянутую руку Бака обеими своими руками. Странно, но ни сам этот человек, ни его улыбка не вызвали у Камерона никакой обеспокоенности.
— Бак! — сказал он, — можно мне называть вас просто Бак?
— Так всегда и было.
— Входите, входите, садитесь. Со Стивом вы хорошо знакомы.
Бак был поражен внешностью Стива гораздо больше, чем тем, как выглядел Карпатиу. Николае всегда был одет официально, с отлично подобранными аксессуарами, бутоньеркой — все на своем месте. Стив же, несмотря на свое положение ответственного редактора одного из самых престижных журналов мира, одевался так, как никто не ожидал от журналиста такого ранга. Конечно, он всегда носил подтяжки и рубашки с длинными рукавами, но его галстук обычно бывал приспущен, а рукава закатаны. Он выглядел как яппи,[13] достигший солидного возраста, или даже как студент Ivy League.[14]
Однако сегодня Стив смотрелся совсем по-другому: теперь он представлял собой почти точную копию Карпатиу.
В руках он держал портфель из тонкой черной кожи, а одет был так, будто сошел с обложки пятисотого выпуска журнала «Форчун». На нем были новые изысканные очки; черный, смоляного оттенка костюм; белая рубашка с воротничком, булавкой и галстуком, который стоил столько, сколько раньше он заплатил бы за хороший спортивный костюм; а также туфли из мягкой кожи, похоже, итальянские. Даже причесан он был по последней европейской моде: модельная стрижка с гладко выбритыми висками, волосы уложены феном, усики. Кроме того, Баку показалось, хотя он боялся ошибиться, что на правой руке Стива поблескивало кольцо с бриллиантом.
Карпатиу выдвинул еще один стул и, подвинув его к тем двум, что стояли перед его столом, уселся рядом с Баком и Стивом. «Правила из руководства по менеджменту, — подумал про себя Бак, — сломай психологический барьер между собой и подчиненными». Однако, несмотря на попытку создать атмосферу равенства, было очевидно, что все это делалось лишь для того, чтобы произвести впечатление на Бака. И действительно, это произвело должное впечатление. Хетти и Стив изменились настолько, что стали почти неузнаваемыми. Всякий раз, когда Бак смотрел на крупные, угловатые черты лица Карпатиу, его быструю, поистине обезоруживающую улыбку, ему очень хотелось, чтобы человек, который сидел перед ним, был таким, каким казался. Но Бак ни на минуту не забывал о том, что находится в обществе самого хитроумного, самого скрытного человека в мире.
13
Yuppie (ам) — состоятельный молодой человек престижной профессии, ведущий светский образ жизни, одевающийся подчеркнуто модно и элегантно (в отличие от хиппи).
14
Ivy League (англ) — «Лига плюща» Спортивная лига восьми старейших престижных университетов севере восточных штатов США Название связано с тем, что корпуса этих университетов по традиции обвиты плющом.