— Ну что, Петя, — хлопнул Майер по плечу Онищенко, — займемся делом?
— А то! — откликнулся он, и обоим показалось, что они поняли сказанное друг другом безо всякой переводной машинки.
Слабого света свечи оказалось вполне достаточно для привыкших к темноте глаз, чтобы заложить толовые шашки в две трещины, как можно выше и глубже, для чего более легкому Онищенко пришлось встать на широкие плечи немецкого пулеметчика. Потом они протянули бикфордов шнур за поворот и, погасив свечу, на ощупь двинулись обратно по течению ручья. Отсчитав триста шагов, остановились и сели.
Тьма и камень окружали их со всех сторон. Разговаривать было нельзя, да и как разговаривать, не зная языка друг друга, и солдаты обратились в слух и зрение, пытаясь уловить малейший шум или свет погони.
Время ползло.
Чертовски хотелось курить.
Петр Онищенко и сам не заметил, как его глаза закрылись… и вот он уже сидит на пологом левом бережку родной речки Жерев, что в Житомирской области. Желтоватая от прибрежного леса вода Жерева успокаивающе журчит, журчит… голова Петро клонится к рукам на коленях… В его руках удочка, за спиной — летний веселый лес, полный птичьего гомона, сладких запахов, грибов и ягод. Рыба не клюет. Петро вскидывает голову, обводит затуманенным взором обрывистый правый берег и ясно-синее небо с пушистыми облаками над ним. Голова его опять неумолимо клонится вниз… Что-то толкает в бок, и рядовой Онищенко распахивает глаза.
— Не спи, разведка! — шепчет смутно видимая фигура справа.
Странно… Слова явно не русские, но он их, кажется, понял. И он… Петр внимательно вгляделся в фигуру Майера. И он видит! Пусть нечетко, но различает и сидящего рядом немца (чудеса все-таки: он и мирный немец рядышком!), и каменный свод тоннеля над ним. Он видит свои руки, автомат «ППШ» на груди, две гранаты с длинными ручками на ремне Майера.
— Слухай, — говорит он тихо немцу, — я бачу! Я вижу! — И показывает рукой на свои глаза.
— Да, — отвечает тот шепотом, — я тоже. Зрение приспособилось.
Не все, конечно, но общий смысл сказанного они понимают.
— Boт так дела, — бормочет Майер. — Сам не заметил, как выучил русский.
Далеко-далеко слева мигнул, погас, опять мигнул и медленно разгорелся тусклый огонек. Оба бойца как по команде улеглись на животы, до рези в глазах всматриваясь в черную бесконечность каменного коридора.
Впрочем, бесконечность уже не была черной. Там, в глубине, огонек становился ярче и ярче, и уже было видно, что это не просто огонек, а луч мощного фонаря…
— Это они, — шевельнул вмиг пересохшими губами Майер. — Метров шестьсот ходу. Назад!
Опыт — великое дело.
Грохот и яростный свет раскололи подземную тьму и скалу вместе с тьмой.
Прикрыв руками головы, разведчики некоторое время лежа выжидали, а после осторожно двинулись в сторону завала — уж очень хотелось полюбоваться на дело рук своих, да и убедиться в том, что враг уничтожен или хотя бы отрезан, было необходимо.
Завал получился отменным. Уже метров за пятьдесят в воздухе чувствовалась толовая вонь, и пыль от взорванного камня лезла в нос и глотку.
Майер зажег свечу, и в желтоватом ее свете они с удовольствием оглядели великолепную кучу скальных обломков различной величины, засыпавших тоннель под самый потолок.
— Чистая работа! — восхитился немец.
— Да, — согласился Петр. — Мышь и та… Э! А цэ шо?!
Возле стены, подвернув под себя руки, ничком лежал человек.
Точнее, сварог.
Некоторое время разведчики молча разглядывали неподвижную фигуру в переливчатом комбинезоне и круглом чудном шлеме на голове. Наконец Майер передал свечу Онищенко, наклонился и одним ловким движением перевернул сварога на спину… Слабый свет упал на густые ресницы, чувственный рот и длинные черные пряди волос, выбивающихся из-под шлема. Правой рукой Майер подхватил оказавшийся под фигурой излучатель, а левой неуверенно дотронулся до нежной щеки сварога.
— Тю! — сказал стоящий над ним Онищенко. — Кажись, баба!
Далекий звук взрыва докатился до отряда именно в тот момент, когда они заметили впереди слабый намек на свет.
— Наши взорвали тоннель! — крикнул ефрейтор Карл Хейниц.
— Впереди выход!! — радостно завопил Валерка Стихарь.