– И ‑ что? – прервал затянувшееся молчание Дворянчик.
– Да ничего, – пожал я плечами, – разбирались долго… Капитана того, за то, что поступил бесчестно, в гарнизон какой‑то отправили. А меня, за то, что руку на офицера и дворянина поднял, сюда. Границу охранять…
– Да, дела… – протянул один из сидевших в кругу возчиков, – так оно в жизни и бывает. Сто раз простой человек прав будет, а супротив господ не попрёшь…
– Да от женщин всегда одни беды, – махнул рукой Грызун и насмешливо покосился на Цыгана, – верно я говорю, Цыган?
– Может и верно, – пожал тот плечами, перебирая струны гитары, – мне почём знать?
– Да ладно! Не зря же говорят, что тебя из‑за бабы из табора выгнали!
– Кстати, Цыган, – поднял я на него глаза, – мне вот тоже интересно, чего это тебя в армию понесло? Ведь вы, цыгане, народ вольный. Живёте сами по себе, к порядку и дисциплине не приучены… Как же ты в полку оказался?
– Ай, сержант, – воскликнул Цыган, – верно ты говоришь! Мы, цыгане, народ вольный! Сами по себе живём. Свои законы, свои обычаи соблюдаем. Вот из‑за них‑то я и оказался из табора изгнан. Хотя, по правде сказать, и сам тоже виноват…
– Это как? – полюбопытствовал Одуванчик.
– Давай уж, Цыган, рассказывай, – прогудел Степняк, – всё одно – уже начал…
– А что? И расскажу, – Цыган уселся поудобнее, положил руки на гитару и, глядя в огонь, начал свой рассказ:
– Была у нас в таборе цыганочка одна… Ой, красивая! Молодая! Стройная! Весёлая!
Перебирая пальцами струны, Цыган вдруг запел высоким красивым голосом:
‑ Ой нанэ‑нанэ‑э, Черноглазая!
Быстроглазая, Длиннокосая…
Ой, цыганочка, дрожь сердечная…
И любовь ты чья‑то навечная…
Резко оборвав мотив, он замолчал. Обвёл всех весёлым взглядом и продолжил:
– Вот какая была красивая!
– Любил ты её, наверное, – с завистью произнёс Зелёный, – а она тебя?
– Ну, как – любил, – пожал плечами Цыган, – нравилась она мне очень. Аж до дрожи нравилась. Да и я ей, похоже, тоже по сердцу пришёлся. Только вот не судьба была нам вместе быть. Обещал её отец барону нашему в жёны отдать?
– Какому барону? – не понял Полоз, – самому господину барону, что ли?
– Нет, – усмехаясь, помотал головой Цыган, – не тому барону, что в замке сидит. А тому, что с нами в кибитках ездит. Нашему таборному голове. Он ведь у нас тоже бароном называется.
– А! Понятно, – покивал Полоз.
– Ну, так вот… До свадьбы ихней месяц оставался. Повстречал я её как‑то в поле за табором. Побродили мы с ней по полю, поговорили. И сами не заметили, как вместе в стоге сена оказались. Да там и заночевали…
– Здорово! – прищёлкнул языком Грызун, – цыганочки, говорят, девки горячие. И до любви страстные.
– Да, – нехотя согласился Цыган. Видно, не особо хотелось ему обсуждать достоинства своей подружки с остальными.
– Ну, а дальше‑то что было? – полюбопытствовал Хорёк.
– Да всё было бы хорошо. Если б не заметила нас той ночью карга одна старая. Пока мы в стогу миловались, она к барону‑то и кинулась. В общем, взяли нас в том стогу барон с его слугами и приспешниками. Да и отец её там же оказался. Меня связали. Её – отцу кинули на вразумление. Барон меня прямо там прирезать хотел. Да на моё счастье там же был и кто‑то из стариков таборных. Сказал, что меня сперва судить надобно. А уж потом, как круг решит, так и наказывать. Одним словом, жизнь он мне тогда спас. С тех пор я и хожу у него в должниках…
– И что же круг присудил? – поинтересовался сержант.
– А ничего, – пожал Цыган плечами.
– Как так?
– А так. Не успел. Сбежал я… Меня в яму посадили и караульного поставили. А только под самое утро слышу, наверху вроде как шум какой‑то. Потом мне на голову верёвка падает. Подёргал – привязана. Вылез. Вокруг – никого. Рядом с ямой караульщик без сознания валяется. Ну, я верёвку‑то смотал, с караульщика нож да плащ снял, ноги в руки и – ходу! По пути в баронский табун наведался. Лучшего коня увёл! – не преминул похвастаться Цыган, – он и сейчас у меня под седлом ходить.
– Да, конь знатный, – улыбаясь, не удержался я от похвалы.
– А как нас гнали! – воскликнул Цыган, – какая погоня была! Да если б не конь, не сидел бы я тут с вами сейчас, не рассказывал бы свою историю, да не играл бы на гитаре! Я и песню про него придумал.
Цыган вновь тронул пальцами струны и запел:
– Ай, ты, коник, ты мой коник,
Ты неси, неси меня!
А уйдём мы от погони,
Не забуду я тебя!
Будешь есть ты лишь пшеницу,
Сладкий клевер молодой,
Пить прохладную водицу
Купаный речной водой!
– Любишь ты своего коня, – отметил Степняк.
– А ты бы не любил того, кто жизнь тебе спас?
– Пожалуй, что и так.
– Ну, как из табора ушёл, понятно, – продолжил я допрос, – а вот чего тебя в армию понесло? Почему в другой табор не пошёл?
– В какой другой? – невесело усмехнулся Цыган, – кто меня, изгоя, примет. Кто захочет себе лишнего врага наживать? И недели не прошло, как уже все цыгане в округе знали, что меня барон наш убить поклялся! Кто ж захочет с бароном ссориться? Вот и пришлось мне одному побродить. Да подальше от тех мест, где наш табор кочует.
Цыган помолчал, глядя в огонь и беззвучно перебирая струны. Потом продолжил:
– А почему в армию пошёл?.. Понимаешь, сержант, я ведь цыган. С детства в таборе жить привык. Не могу один! А тут шёл мимо полка, посмотрел через забор. И подумал: «Вот живут люди. Вместе живут. Один хлеб едят, в одном месте спят, одно дело делают. Чем не табор?» Так я в полк и пришёл, сержант…
– Понятно… Ну, давайте‑ка заканчивать разговоры, – я поднялся на ноги, – пора укладываться. Завтра с рассветом встаём. Зелёный, Полоз – вымыть всю посуду. Ночью в карауле поочерёдно: Дворянчик, Одуванчик, Грызун и Хорёк. Хорёк, утром перед подъёмом повесь котёл над костром. Воду для чая вскипяти. Всех поднимать с рассветом. Вопросы есть? Вопросов нет… Всё, через полчаса всем – спать. Цыган! С горном – ко мне!
Тяжело вздохнув, Цыган вытащил из седельной сумки на свет божий инструмент и уныло побрёл в мою сторону. Подойдя, встал по стойке смирно и глубоко трагичным голосом доложился:
– Господин сержант! Рядовой Цыган по вашему приказанию прибыл.
– Значит, слушай меня внимательно, парень. Сейчас мы с тобой разучим два сигнала, очень важных в нашей армейской жизни. Это «отбой» и «подъём». Усвоил?
Цыган вяло кивнул.
– Сначала – «подъём». Попробуй пропеть на трубе: «Вставай, вставай! Службу начинай!»
– Как это? – не понял мой будущий сигналист.
– Ну… Та‑та‑а, та‑та‑а! Та‑та та‑та‑та‑аа! – попытался я ему напеть.
Тяжело вздохнув, Цыган приложил мундштук к губам, и выдал столь визгливую и громкую какофонию звуков, что даже лошади, всхрапнув, шарахнулись в сторону.