Перед офицерами я предстал мокрым, как мышь, но довольным. Летал на истребителе; задания Никифорова отнюдь не были простыми — каждое как вызов даже не моему умению, скорее самообладанию, точности, чёткости. Старик знал, как заставить меня выложиться на все сто — и заставил. Зато я не сомневался — и гордился своей уверенностью — что он не найдёт, к чему придраться. При всей его дотошности не найдёт.
Он все же нашёл. Не к исполнению, правда. Ему не понравилась моя довольная рожа.
— Чему радуешься, дурак, — прошипел Никифоров с такой искренней, такой натуральной злобой, что я уставился на него ошарашенно. — Игрушки все тебе. Цацки. Ни-че-мушеньки я тебя не научил.
— Мясо, — неожиданно сказал Кирш, скривив губы в обычной своей брезгливой гримаске. — Просто мясо. Шлёпнут на первом вылете. Не о чем говорить.
И он вышел, напоследок раздражённо передёрнув плечами.
— Во, слыхал? — кивнул майор на захлопнувшуюся дверь. — Оценку свою слыхал?
Никифоров погрозил мне поднятым вверх указательным пальцем и громко повторил:
— Мя-ясо.
Встряхнул всклокоченной более обычного шевелюрой, опустил голову.
— Все з-зря.
Я вдруг понял, что инструктор, мягко говоря, нетрезв. Очень мягко говоря. Если по-простому — пьян в доску. И это Никифоров.
Чёрт побери.
Так они тут с Киршем на пару наливались, пока я там в воздухе из кожи вон лез, чтобы старику угодить?
Я спросил:
— Что я сделал не так?
Майор махнул рукой.
— Помолчи лучше.
Но меня уже несло:
— Нет, вы объясните. Я плохо летал? Не сдал экзамен? Так скажите, в чем ошибся. Или…
— Заткнись! — рявкнул вдруг Никифоров, будто на брехливую, лающую не по делу собаку.
И добавил:
— Щенок.
— Разрешите идти? — произнёс я после паузы.
— Остынь и сядь.
Я сел. Постарался свернуть шею некстати поднявшей голову обиде.
Попытка не удалась.
Глупо, в самом деле. Не ребёнок ведь уже. И вообще, не время и не место.
А летал я все равно хорошо.
— У Кирша сын погиб, — сказал Никифоров. — На Варвуре, месяц назад. Кирш молчал, никто не знал, даже я. А сегодня вот проговорился, не выдержал. И ты тут… вваливаешься со своей… рот до ушей. Щенок мокрогубый. Тот тоже, мать… Энтузиаст хренов. Кирш хотел его от армии отмазать, к Мосину уже подходил. Полковник обещал похлопотать. А пока папаша суетился, сынок добровольцем вызвался. Обалдуй… ума нажить не успел ещё… И вот. Недели не повоевал.
— Летун?
— Кто, сын? Нет, какое там… Срочник, пехота. Выпихнули на передовую после двухмесячной учебки. Чему научить-то успели… Строем ходить разве что… Лучемёт, может, показали, с какой стороны держать. Уроды. Выставляют пацанов. Вас, штрафников, — ладно, хоть есть за что вроде как… А тех? По девятнадцать лет хлопцам… Патриоты, мать их.
— Я сожалею.
— Киршу так заявить не вздумай. А то услышишь в ответ… малоприятное что-нибудь. Жалетель тоже… мать твою…
— Пал Константиныч…
— Иногда, бывало, я переживал, что семьи не завёл. А иногда вот… — Никифоров вздохнул. — Думаю, все к лучшему. Какой, к чёрту, из вояки семьянин? Мотаешься, как… И только сюрпризы получаешь. Те ли, иные. Но все паскудные почему-то.
Майор потряс головой, прихлопнул по столу широкой ладонью.
— Ладно, закончили с лирическими отступлениями. Теперь вот что. Насчёт испытаний этих… Да ты уж понял, наверное. Мосин оставил вполне конкретные указания, так что мог бы и не выкладываться сегодня. Чистая формальность. Бумаги у Диба уже оформлены, небось, — Никифоров хмыкнул. — Между прочим, я подписывать не хотел. Ну, что волчонком глядишь? Не хотел, ага. И не подписал бы, если бы от этого хоть что-то зависело. Но тут… В общем, транспорт будет через два дня. Завтра ляжешь в лазарет, вживят там тебе… Впрочем, это Диб пусть рассказывает. Короче. Летать ты, парень, можешь. Воевать… Научишься, если бог даст… А я — что осилил, то сделал.
Признание старого пилота, что летать я могу, должно было бы прозвучать для меня музыкой. Я ждал этого с той минуты, как мы впервые вместе поднялись в воздух. Я даже мечтал об этом — тем сильнее, чем лучше узнавал Никифорова, хитрого и чертовски талантливого летуна, зверски скупого на похвалу. Но сейчас… Сейчас это более походило на пьяный трёп.
— Пал Константиныч, до моего отлёта… мы не будем заниматься?
— Ты что, не понял? — удивился летун. — Всё, парень. Всё! Я умываю руки. Как этот, как его… Забыл. Неважно. В общем, попутного ветра, и… Короче. Кру-у-гом, ша-агом марш!
И уже вслед мне донеслось: