Одноглазый встал. Неторопливо сделал несколько шагов, наклонился к сидящему Брыку. И что-то прошептал ему на ухо. Что — никто не услышал.
— Чем докажешь? — спросил побледневший, но держащий марку Брык.
Одноглазый повернулся к штрафнику спиной.
— Я к тебе со всем уважением, — выговорил он глухо, немигающим взглядом буравя пространство.
Единственный, ярко-голубой глаз на сером ноздреватом лице смотрелся жутковато.
— Я тебя не знаю, — негромко продолжил авторитет. — Но ты назвал имена уважаемых людей. Я отнёсся с пониманием.
Он помолчал. И заговорил снова — после паузы:
— Но ты повёл себя неблагодарно. Ты меня обидел, нет — оскорбил. Ты усомнился в моем слове. И теперь я думаю — может, ты судишь по себе? Может быть, ты просто случайно услыхал те имена, на которые ссылаешься?
И Одноглазый кивнул своей "свите".
Полчаса спустя Брыка, избитого до беспамятства, уволокли в лазарет. Никто не вступился за бывшего авторитета учебки. Я тоже.
Возможно, я повёл бы себя иначе, если бы требования Брыка не были столь вопиюще несправедливы. А может, я успокаиваю подобными соображениями совесть.
В общем, никакого разбирательства по поводу избиения не было. Правда, Брыка не покалечили — уже на следующий день мы узнали, что его допустят к полетам максимум через неделю.
Но никто из штрафников больше не выступал против слова Одноглазого.
И вот теперь авторитет испытывал на мне свой гипнотизирующий взгляд.
— Карп, сгинь с горизонта, — скомандовал он тихим, совсем не приказным тоном.
Охотник исчез, словно растворился в тускловатом свете люминофор.
— А мы побеседуем с этим, э… психом, — закончил фразу Одноглазый; как всегда, неторопливо.
И замолчал.
Я молчал тоже. Оправдываться не собирался, объяснять что-либо — тем более. А начинать разговор первому мне было не с руки.
Одноглазый уселся на ближайшую койку, покряхтел, устраиваясь поудобней. Помедлив немного, небрежным жестом ткнул в койку напротив.
— Присаживайся.
Я кивнул благодарно, сел.
— Ещё вчера ты был салагой безымянным, — издалека повёл речь авторитет. — Нынче ты человек, крещение прошёл, вступил в наше братство скорбное. Представь себя.
Я рассказал — очень коротко. Назвался, обозначил статью и срок. Осуждён впервые. В предвариловке сидел в Тихушке, Ареса, Матрия.
— Ареса, — задумчиво повторил Одноглазый, пожевал губами. — Ареса знаменита Норой. Оттуда знаешь кого-нибудь?
Я припомнил Груздя, других мастеров банды. Одноглазый слушал внимательно, но выражение лица сохранял непроницаемое, и совершенно нельзя было понять, говорят ему что-то названные мной имена или нет.
— Я слыхал об одном уважаемом человеке, обосновавшемся в Норе, — сказал наконец авторитет. — Имя ему Дракула. Такого знаешь?
Вот этого я не ожидал. Случайно Одноглазый о Дракуле речь завёл, или информацию имеет? Что ему известно?
Я заговорил осторожно, словно вступая на тонкий, скользкий лёд.
— Это был главарь конкурирующей банды. Мы воевали с ними… за сферы влияния.
— А почему же ты говоришь — "был"? — удивился авторитет очень натурально. — Неужели его разжаловали?
— Он погиб.
— В самом деле? Ай-яй-яй. И как же?
— Выпал из окна. С пятого этажа.
— Несчастный случай, — понимающе закивал Одноглазый. — Прискорбная неосторожность, прискорбная.
Я вздохнул. Собрался с духом. И выпалил:
— Это не было несчастным случаем. Его убили.
— Вот как. И кто же?
— Я.
В бараке стояла такая тишина, что было бы слышно, как пролетит муха. Только мухи почему-то здесь не летали.
Одноглазый молчал, щурясь. Разглядывал меня. А когда заговорил, в голосе добавилось скрежещущих ноток:
— Заявка серьёзная. Значит, ты, салага, признаешь, что поднял руку на авторитета. Признаёшь?
— Признаю.
— И что скажешь в своё оправдание?
В голове билось — нельзя, нельзя оправдываться. Снова возникло это странное, звенящее ощущение, будто всё происходит не со мной.
— Мне удалось.
— Так-так.
Одноглазый сложил руки на животе, побарабанил пальцами о пальцы. Жест некстати напомнил мне Мосина.
Достало, как же достало это всё.
— Я предполагаю, — вкрадчиво заметил авторитет, — для такого поступка имелись причины?
Хорошо, хороший знак, что он спросил. Но — ох, как же не хотел я углубляться в эту тему. История-то скользкая, темноватая.
О подставе и прочем стоит только заикнуться. Потом не отбрешусь, ни за что. Здесь — никак.