Лопнувшая ампулка в теле. Яд, начинающий медленное движение по жилам. Или быстрое. Предатель, сидящий внутри тебя.
И сразу показалось, будто уже кружится голова.
— Я могу вытащить этих парней!
Не спорить, оборвал я сам себя.
Не спорить, не втягиваться в дискуссию.
Не просить.
Ты принял решение.
Выполняй его.
Я прибавил скорость.
В ущелье ничего не изменилось. Да, собственно, и не должно было — это только мне показалось, будто много времени прошло. А на деле-то — минуты.
Впрочем, вру. Спецназовцам эти минуты тоже наверняка короткими не казались.
Много секунд в минуте. Особенно — если тебя две батареи прицельным огнём из-под земли выковыривают.
Я вышел на волну, на которой так недавно слушал виртуозный мат.
— Живы? — спросил.
— Ты кто? — настороженно поинтересовался хриплый голос.
— Летун. Тот, который сука и прочее.
— И что?
— Вас сколько?
— А тебе-то?
Ну вот. Ещё и с ними препираться.
— Вы, крысы наземные, — не отказал я себе в удовольствии. — Сможете жопы свои в леталку за четыре секунды погрузить? Больше я не удержу.
Четыре секунды — тоже та ещё эквилибристика выйдет. Прикидывал-то я на голой интуиции. Штурмовик — он для зависания не предназначен.
А другая леталка не уйдёт из-под батарей.
— В твоего комара? — удивились на той стороне.
— Парни, — сказал я. — Я серьёзно. Я гоню "Шквал". Подставлю вам крыло. Ныряйте в люк. Только быстро.
— Сделаем, — делово отозвался уже другой голос. — Нас семеро живых. Двое ранены. Остальные…
— Трупы не тащить, — отрезал я жёстко. — Завалимся все.
Спецназовец коротко ответил:
— Есть.
Обычно эти ребята тела своих не бросают. Не от сентиментальности. Но то, что с ними делают ирзаи, если находят — лучше не видеть.
Не тот случай.
Вести штурмовик вдоль извилистого каменистого русла, прижимаясь ко дну ущелья, было ощутимо сложней, чем "Стрижа". В какой-то момент я даже подумал, не переоценил ли свои силы, задумывая эту операцию.
Справлюсь.
— Внимание, — просигналил я. — Захожу снизу.
— Готовы.
Я заходил вдоль склона, едва не брея брюхом чахлые кустики травы; движок, запросто разгоняющий тяжёлую махину до космических скоростей, подвывал глухо, потея непривычно на нижнем режиме.
Лишь бы не захлебнулся.
От системы наведения ракетной установки склон меня прикроет. Если не высунуться. А вот от батарей на другом берегу…
От батарей — только броня. Иначе никак. Хорошо хоть, ракетчика с ручником я снял. Если там второго нет.
Ещё хорошо, что из плазменных пушек штурмовик так просто не прошибёшь. Не та весовая категория.
Плохо, что эти пушки я прочувствую кожей.
Настроиться.
"Ты — не леталка, — снова напомнил я себе. — Ты — нейродрайвер, ты — внутри брони".
Всего несколько секунд. Удержать машину. И — можно будет драпать.
Содрогаясь на грани сваливания, "Шквал" медленно выполз в прострельную зону.
Штурмовик — тяжёлая машина, даже малый штурмовик. Но все же это — боевая леталка, рассчитанная на почти непредсказуемые условия, с многократно расширенным диапазоном и запасом мощности движка, по манёвренности достигающая максимально возможных для своей массы показателей. Надёжная, хорошо сбалансированная машина. По огневой мощи "Шквал" намного превосходит любой из истребителей; даже не полностью вооружённому, ему ничего не стоило бы стереть с лица земли навязший в зубах посёлок, а уж с полным боезапасом — вместе с половиной горы, к которой он прилепился.
Я знал это, когда брал леталку. Но только сейчас понял, как удивительно, что до сих пор жив. Что мне хотя бы дали время на попытку.
То, что я задумал, действительно выходило за грань возможного. Я признал это в миг, когда две мощные наземные батареи сосредоточили на мне свой огонь.
"Шквал" хорошо защищён. Но тут есть парадокс.
Пилот, управляющий машиной с пульта — даже самый лучший пилот — всегда остаётся за барьером запроектированного. Любой вынужденный шаг через этот барьер — неоправданный риск, потому что он не знает, не может знать, простит ли ему этот шаг леталка.
Нейродрайвер способен заставить машину выйти за рамки предписанного и дозволенного, выложиться до дна, предъявив все заначки, все то, что осталось скрытым для самих проектировщиков. Найти баланс между процентом технологического разброса на микроуровне и случайными перехлёстами, индивидуальными для каждого аппарата. Он способен на это именно потому, что сам чувствует себя леталкой.