И плавно прибавил тяги.
А вот разворачиваться начал только тогда, когда все оказались внутри и я закрыл люк.
И тут же нырнул вниз, к спасительному руслу реки, серой извилистой лентой уводящему меня из этого проклятого места — хоть бы мне не видать его больше никогда.
— Летим, — без выражения сказал спецназовец, первым прыгнувший мне на крыло — капитан и командир группы, как я выяснил позже.
— Группа на борту, — просигналил я базе. — Двое ранены. Принимайте.
Мне никто не ответил.
Наплевать.
Наверное, в тот момент я улыбался.
— Что это с ним? — изумлённо и испуганно спросил вихрастый парень, и даже в слиянии меня неприятно резанул его испуг. — Он живой вообще-то?
Они с капитаном стояли на пороге пилотской кабины, и речь шла обо мне.
Раненых, как смогли, разместили на полу в стрелковом отсеке; там же вщемились в тесные кресла ещё трое спецназовцев. А вот вихрастый с капитаном вошли в пилотскую — вошли и замерли на пороге, словно увидев призрак. Нет, я несправедлив к капитану. Замер вихрастый, заслонив и без того узкий проход.
— Жив, раз летим, — скупо бросил капитан, мягко подвигая вихрастого в сторону.
— А на вид, как вчерашний покойник.
— Нейродрайвер.
— Из этих, из штрафников, что ли?
— Он может нас слышать, между прочим, — заметил капитан задумчиво.
— Да вряд ли. Не похоже.
— Сядь в то кресло и помалкивай.
— Долететь бы ещё, блин, — пробормотал вихрастый, опускаясь на сиденье. — Командир, а может, у него уже того, крыша отъехала?
— Может.
— И что делать?
— Заткнись и молись, — отрезал капитан, устраиваясь в штурманском кресле.
Из леталки я вышел последним. Вышел на своих ногах, хотя и двигался словно сквозь густую, вязкую патоку. Так бывает во сне: когда бежишь изо всех сил — и остаёшься на месте; пружинящий воздух замедляет движения, не пускает тебя, и чем сильнее ты рвёшься, тем прочней увязаешь в неосязаемом аморфном киселе.
Раненых уже положили на носилки, над ними суетились медики. Комбат оживлённо обсуждал что-то с капитаном спецназовцев. Вообще вокруг было полно народу; я выделил обеспокоенное лицо Тараса, мрачное — Одноглазого, непонятно зачем припёршегося на поле.
— Джалис. Марш на губу, — бросил комбат через плечо спецназовца.
Ровно, не повышая голоса. И тут же продолжил разговор.
Я ответил:
— Есть.
Капитан оглянулся, подмигнул мне сочувствующе. На его чёрном от пыли и копоти лице весело сверкали белки глаз.
Когда я только разорвал слияние с замершей на площадке леталкой и у открытого люка началась суета, капитан задержался в кабине.
— Летун, помощь нужна? — спросил он.
Я выдавил:
— Нет.
— Ребята перенервничали сегодня. Ты не в обиде?
— Нет.
— Ну, тогда я пошёл?
Я удивлённо поднял глаза. Он у меня спрашивает?
— Я не много понимаю в леталках, — тихо проговорил капитан. — В нейродрайве — ещё меньше. Ты прости, если что не так. Но… В общем, спасибо тебе. И… Да. Спасибо.
Он помялся и вышел, а я так и не разобрался, что же он хотел сказать.
Навстречу мне шагнул Одноглазый. Пожевал губами.
— Псих, — изрек весомо. — Правильно тебя народ с ходу-то определил. А я, дурак старый, колебался. Психом тебе и зваться.
Я бы пожал плечами. Но мне было настолько все равно, что я не сделал даже этого.
Кажется, мне что-то говорил Тарас. Я уже не слышал. Я шёл в звенящей тишине, и сделал ещё шагов с десяток, прежде чем серый бетон лётной площадки вдруг вздыбился подо мной, рванул навстречу, и уже вблизи я удивился, какой же он, оказывается, ноздреватый и неровный, и Тарас почему-то хватал меня за руки, отчаянно разевая рот в беззвучном крике, это выглядело беспомощно и смешно, но смеяться не хотелось, и я просто закрыл глаза.
6
Когда я очнулся, первым, кого я увидел, опять был Тарас. Вокруг белели стены лазарета, я лежал на койке, а механик сидел возле меня на табурете, опустив голову, и выражение лица имел усталое и страдающее. Помню, в первый момент я даже подумал — что ещё случилось плохого, о чём я не знаю?
Я не шевельнулся, не издал ни звука, но Тарас вдруг резко поднял глаза — и наткнулся на мой взгляд.
— Данилка, — произнёс он неожиданно тонким голосом. — Данилка. Ты… как, паря, а? Ты меня слышишь? Помнишь? Ты… моргни мне хотя б, что ли?
Губы не хотели меня слушаться, но я собрался с силами и сказал: