А потом до меня дошло. Если эта группа — отвлекающая, то передо мной — смертники. "Драххиры", добровольцы в ирзайский рай…
— Пехота, аларм! Парни, в машину!
Ор этот — в пользу бедных. Нет у меня прямой связи с пехотой, не знаю я их волны, не догадались ребята, как когда-то группа Змея, первыми до меня докричаться. А с базы — пока передадут…
Я заходил, пикируя, со стороны "кузнечика", видя крупным планом, будто в замедленной съёмке, ползущие под брезент руки, уже понимая, что двое пехотинцев снаружи, пока ещё оживлённо беседующие со своими визави — мертвецы однозначно; за тех, кто в машине, я повоюю, если успею; и в этот момент — вот всегда то густо, то пусто — меня прострелила электрическим разрядом новая мысль. Я понял, что не так с этими камнями.
Просто не было там прежде никаких камней.
Бифлай — быстрая машина. Каждый раз, вылетая на патрулирование, мы охватываем наблюдением огромные площади; невозможно запомнить рельеф во всех подробностях, проносясь над ним на скорости, когда глаз едва успевает замечать детали, а мозг — их обрабатывать. И всё же есть места, которые мы видим чаще остальных; их профиль западает — не в сознание даже, куда-то в спинной мозг, как мне кажется…
Не было там этой группы камней. Точно.
— Тёмка, огонь по камням! Это камуфляж! — заорал я, швыряя поток плазмы навстречу раструбу ручника — на таком расстоянии не увернёшься и не промахнёшься, тут либо ты, либо тебя, кто первый успеет. — Тёмка! Там пусковая!
"Кузнечик", раскачиваясь и спотыкаясь, удирал в кусты.
Обугленные трупы катились по обугленной земле, а вот там, справа — пушкой не успеть, развернуться не успеть — накрениться, "прогладить" на излете; бифлай — крепкая машинка, стерпит; держись, родимая, и я переживу…
— Поражена! — это мой дисциплинированный ведомый. — Точно! Псих! Точно! Передвижка взлетела, зуб даю!
Сколько ж это они её под камуфляжем тащили?
Терпеливые, сволочи.
Ракету вниз на закуску.
И тут же:
— Псих! Тут вторая! Залповая! Я не у-у…
Тишина.
— Тёма?
Тишина.
Туннель между Тарсийским ущельем и долиной Мурави видал всякое. Но никто, по-моему, ещё не летал сквозь него на бифлае. Я успел заметить разбегающихся пехотинцев, пехотинцев падающих, катящихся, накрывающих голову ладонями…
Извините, ребятки. Иначе не успеть.
Вынырнуть из туннеля прямо навстречу уже нацеленной серии — вот это было весело. Стационарная противоракетка жалобно тявкала, безнадёжно запаздывая — она рассчитана в основном на дальние запуски, с ближними ей тяжко, не настолько она расторопна…
Если бы первый же залп пошёл на туннель — накрылась бы, пожалуй, наша трасса. Но первый залп принял на себя Тёмка.
Из второго часть ракет расстрелял я, часть — стационарка. Одна или две влепились все-таки в склон чуть повыше устья, но туннель не обрушили. А третьего залпа не было. Тяжёлая "сигара" — самая мощная из ракет, имевшихся у меня на борту — подняла в воздух мешанину камней и земли, пластика и металла, и плоти и крови, наверное — образовав кратер на месте бывшей скальной группы, снова — и теперь уже необратимо — изменив рельеф.
Я не помню уже, в какой именно момент этой недолгой, но дико напряжённой схватки я услышал по связи вопль Орла:
— В меня стреляют!
Всё, что я мог — это дать ему команду "огонь".
Некогда было даже бросить что-нибудь банальное вроде "держись, парень".
А чуть погодя я услышал:
— Цели поражены, сектор чист. Я ранен, ухожу на базу.
Слишком хладнокровно для новичка, чересчур по-уставному звучал его доклад, но в горячке боя я не обратил на это внимания. Подумал только — "молодец, салага".
К нам шло долгожданное, подзапоздавшее теперь уж подкрепление — две тройки из соседних квадратов. База спохватилась.
Я ещё утюжил ущелье, заново придирчиво вглядываясь в каждый камень, когда услышал приказ базы занять шестой сектор — тот самый, где обстреляли Орла. Приказ был адресован не мне — Даку, ведущему одной из троек.
Как так вышло, что и Дак, и его первый ведомый подставились под наведённый в упор с удобнейшей, практически открытой позиции залп, я не знаю. Драххиры даже не дали себе труда прятаться, а Дак не был новичком. Но парни только заходили на патрулирование в сектор, минуты назад объявленный чистым.
И есть у меня…
Не подозрение даже. Страх.
Когда-то — со мной тогда летал Скай и, кажется, уже Тёмка — я услышал разговор по связи, не предназначенный для моих ушей. Два летуна — не помню, кто — трепались на своей волне; один спросил у другого, чью тройку они сегодня меняют.