потребностями в творчестве, а не в уничтожении. Я подчеркиваю это различие. Когда промышленность постоянно работает не для своего удовольствия и не для удовольствия своего круга общества, не для лиц, занимающихся тем же трудом и потому являющихся его естественными конкурентами, но для удовольствия совсем чуждого ему общества — хотя бы и в силу начала взаимности, — тогда его труд, ставя его в несоциальное, почти антисоциальное отношение к людям, отличным от него, в то же время затрудняет и портит его отношение к лицам, близким ему: растущая производительность его труда, затрудняя ассоциирование всех общественных групп друг с другом, служит не к смягчению, а к обострению социальных противоречий. Это сделалось особенно заметным в течение XX столетия прошлой эры, когда все население было разделено на рабочие синдикаты различных профессий, которые вели между собой ожесточенную борьбу, и члены которых внутри каждого из них друг друга братски ненавидели. Но для теоретика, для художника, для эстетика, в какой бы то ни было области, творчество-производство составляет страсть, и потребление — только удовольствие, потому что всякий художник в то же время и дилетант, но его дилетантизм играет в его жизни лишь второстепенную роль по сравнению с его главным назначением. Артист наслаждается, когда творит, и только он один творит таким образом. Легко понять, как глубока должна быть та социальная революция, которая произошла с тех пор, как эстетическая активность, постоянно расширяясь, одержала, наконец, верх над активностью утилитарной, и вместе с тем преобладающим элементом общения между людьми сделалось отношение артиста к знатоку вместо прежнего отношения производителя к потребителю. Прежний социальный идеал заключался в том, чтобы каждый мог развлекаться и выполнять свои желания отдельно от других, и чтобы все могли пользоваться услугами друг друга; наш идеал состоит в том, чтобы каждый мог обходиться без услуг других, чтобы все доставляли друг другу радости. Повторяю еще раз: общество покоится теперь не на обмене услуг, а на обмене выражениями восхищения или порицания, благоприятными или суровыми критическими замечаниями. Анархический режим вожделений сменился самодержавным господством сделавшегося всемогущим общественного мнения. Наши добрые предки очень обманывались, когда убеждали себя, будто социальный прогресс клонится к тому, что они называли свободой духа. То, что мы имеем, есть нечто лучшее. Мы имеем радость и силу духа, обладающего уверенностью, единственным и прочным основанием для которой служит единодушие в существенных пунктах мировоззрения. На этой скале можно строить самые высокие идейные здания, самые гигантские философские системы.