Для того, кто, читая старинные описания путешествий, стал бы с сожалением вспоминать о караванах, кочующих по пустыням, или об открытиях новых стран, наш мир дает возможность беспредельных прогулок в глубинах Атлантического и Тихого океанов, замерзших до самого дна. С затратой очень незначительных усилий, наши смелые исследователи — я чуть было не сказал мореплаватели — избороздили бесконечными дорогами во всех направлениях огромные замерзшие водоемы, подобно тому, как, по словам наших палеонтологов, муравьи высверливали полы наших предков. Направляя на стены лучи высокой, способной расплавлять лед температуры, по желанию продолжают эти фантастичные кристальные галереи, перекрестки которых представляют собой настоящие кристальные дворцы. Водой, в которую превращается лед, пользуются для заполнения бездонных страшных провалов, то там, то здесь разверзающихся у наших ног. При помощи этого способа, с теми усовершенствованиями, которые были к нему применены, достигли возможности обтесывать гранит и высекать морской лед, и в устроенных таким образом помещениях кататься на велосипедах и на коньках с легкостью и ловкостью, которым постоянно удивляются, несмотря на всю привычку к ним. Ужасный холод этих пространств, лишь немного умеряемый миллионом электрических лампочек, которые отражаются в этих сталактитах зеленью изумрудов с бархатистыми оттенками, делает невозможным постоянное пребывание в них. Он затруднил бы также переезд через них, если бы нашим первым пионерам не посчастливилось открыть множество тюленей, которые оказались заживо замуравленными, когда внезапно замерзла окружавшая их вода. Их тщательно обделанные шкуры служат для нас теплой одеждой. Бывает чрезвычайно занятно, когда неожиданно, точно через стекла таинственной витрины, бросается в глаза какое-нибудь из больших морских животных: кит, акула, спрут или звездообразные цветы морского ковра, которые, похожие на кристаллы в своей прозрачной тюрьме, в своем раю из чистой соли, — ничего не утратили из своей тонкой прелести, незнакомой нашим предкам. Идеализированные благодаря своей неподвижности, обессмертенные своей смертью, отливая блеском перламутра и изумруда, они неясно светятся то там, то здесь, направо и налево, под ногами и над головой одинокого конькобежца, который, с лампой на лбу, блуждает в поисках за неизвестным. Всегда можно надеяться найти что-нибудь новое во время этих полных чудес разведок, так непохожих на разведки прошлого. Никогда еще турист не возвращался, не открыв чего-нибудь интересного вроде обломка корабля, колокольни затопленного города или человеческого скелета и тому подобных вещей, которыми обогащаются наши доисторические музеи; иногда попадаются, как грандиозные, ниспосланные Провидением запасы, которыми обновляется наша кухня, целые стаи сардин или трески. Но что всего очаровательнее в этих отважных изысканиях, так это чувство необъятного и вечного, неизведанного и непреложного, которое охватывает человека и овладевает им в этих безднах, ощущение тишины и уединенности, глубокого мира, наступившего после стольких бурь, и того мрака или едва мерцающего беглыми искрами полумрака, в котором отдыхают глаза после нашего подземного освещения. Я уже не говорю о сюрпризах, которые в изобилии приготовлены человеческой рукой. Случается, что тогда, когда это ожидаешь менее всего, подводный туннель, по которому едешь, непомерно расширяется и превращается в огромный зал, украшенный произведениями разыгравшейся фантазии наших художников или в храм с широкими очертаниями, с просвечивающими перегородками, с манящими и чарующими взгляд стенами. Часто там встречаются друзья, влюбленные и путники, отправившиеся в дорогу одиноко, окрыленные мечтами, продолжают свой путь вдвоем, согретые любовью.
Но довольно блуждать среди этих тайн. Вернемся в наши города. Тщетно мы стали бы искать особой корпорации адвокатов или хотя бы здание суда. С тех пор, как нет больше пашен, нет и процессов о собственности и о повинностях. С тех пор, как нет стен, нет и процессов о стенах, разделяющих владение. Что касается преступлений и проступков, то трудно сказать почему, но во всяком случае это очевидный факт, что культ искусства, сделавшись общим, искоренил их, как по волшебству, тогда как прежде прогресс промышленной жизни утраивал их каждые пятьдесят лет.
Замкнувшись в городах, люди сделались мягче. С тех пор, как деревья и животные, цветы и насекомые всех родов не встречаются в обществе людей, с тех пор, как всевозможные грубые потребности не задерживают развитие истинно-человеческих свойств, кажется, что все люди рождаются благовоспитанными так же, как все рождаются скульпторами, музыкантами, философами или поэтами и с самого рождения говорят на самом правильном языке и с самым чистым акцентом. Весь сложный и тонкий механизм нашего существования пропитан, как надушенным маслом, особым не поддающимся определению городским тоном, способным очаровывать без лжи, нравиться без подобострастия и без всякой вкрадчивости, особой — такой, какой на земле и не подозревали — вежливостью, сущность которой составляет не чувство уважения к социальной иерархии, а инстинкт сохранения социальной гармонии, и которая состоит не в более или менее устарелых формах угодничества, но в более или менее искренней сердечности. Против нее не может устоять ни дикость, ни человеконенавистничество. Простой угрозы остракизма — я говорю не об изгнании наверх, что было бы равносильно осуждению на смерть, а об удалении из пределов корпорации, с которой человек сроднился, — достаточно, чтобы удержать самые преступные натуры на наклонной плоскости, ведущей к преступлению. В малейшей модуляции голоса, в малейшем повороте головы наших женщин существует особая грация, в которой, кроме грации былого времени, кроме доброты, соединенной с насмешливостью или насмешливости, соединенной со снисходительностью, есть что-то, в одно и то же время и более утонченное и более святое, что-то такое, в чем удивительно сказывается постоянная привычка видеть доброе и делать доброе, любить и быть любимой.