Наконецъ, мы остановились между двумя островами, скалистые берега которыхъ оставляли ровно столько мѣста, сколько было нужно, чтобы помѣститься кораблю. Передъ нами террасами возвышался Гамильтонъ, расположенный по скатамъ и вершинамъ горъ, самый бѣлый городъ, изъ всѣхъ существующихъ въ мірѣ.
Было воскресенье, полдень, и на пристани собралось сотни двѣ бермудійцевъ, черныхъ и бѣлыхъ, по-ровну тѣхъ и другихъ. Всѣ они, по выраженію поэта, были одѣты благородно. Нѣсколько гражданъ причалило къ кораблю на лодкахъ. Одинъ изъ нихъ, маленькій, сѣренькій, старый джентльменъ, подошелъ къ самому пожилому изъ нашихъ пассажировъ съ дѣтской радостью въ сіяющихъ глазахъ, сложивъ руки, остановился передъ нимъ и сказалъ, смѣясь со всею простотой охватившей его радости: „Ты не узнаешь меня, Джонъ, признайся, что не узнаешь?“
Пожилой пассажиръ съ смущеніемъ осмотрѣлъ его поношенный, потертый костюмъ почтеннаго покроя, Богъ вѣсть сколько лѣтъ подъ-рядъ исполнявшій свою воскресную службу, удивительную шляпу, формы печной трубы, еще болѣе почтеннаго фасона, съ узкими, жидкими, непокорными полями, неровно отвернутыми кверху, и сказалъ съ нерѣшительностью, которая явно выдавала его внутреннія усилія вспомнить милое старое видѣніе: „Право, позвольте… вотъ досада, въ васъ есть что-то такое, что… но я уѣхалъ изъ Бермуды двадцать семь лѣтъ тому назадъ и гм… гм… никакъ не могу припомнить, но въ васъ есть что-то такое, что мнѣ такъ знакомо, какъ…“
— Вѣроятно, его шляпа, — проговорилъ оселъ съ невиннымъ и милымъ участіемъ.
III
Итакъ, мы съ его преподобіемъ, наконецъ, прибыли въ Гамильтонъ, главный городъ Бермудскихъ острововъ. Удивительно бѣлый городъ, бѣлый, какъ снѣгъ, бѣлый, какъ мраморъ, бѣлый, какъ мука! Въ сущности онъ не похожъ ни на одно изъ этихъ, веществъ, но все равно мало-по-малу мы придумали лучшее сравненіе для его бѣлизны.
Городъ разбросалъ по вершинамъ и скатамъ группы невысокихъ горъ, ихъ выдающіяся части тонутъ въ зелени кедровыхъ лѣсовъ. Вдоль берега нѣтъ лѣсныхъ заворотовъ, нѣтъ зеленаго островка на живописно-зыблющемся морѣ, зато все сплошь усѣяно блестящими, бѣлыми точками, полускрытыми въ зелени домами. Архитектура города большею частью испанская, наслѣдованная отъ колонистовъ, пришедшихъ сюда двѣсти пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Тамъ и сямъ мелькаютъ тощеверхія кокосовыя пальмы, придающія острову тропическій видъ.
Большая пристань очень массивна. На ней подъ навѣсомъ сложено нѣсколько тысячъ бочекъ съ картофелемъ, продуктомъ, доставившимъ такую всемірную славу Бермудскимъ островамъ. Тамъ и сямъ попадается луковица; нѣтъ, я шучу: луку въ Бермудѣ столько, что, говорятъ, на каждую картофелину приходится по двѣ луковицы. Лукъ — это гордость и отрада бермудцевъ, это его драгоцѣннноеть, его сокровище изъ сокровищъ. Въ разговорѣ, въ литературѣ, проповѣдяхъ — это самый краснорѣчивый и распространенный терминъ. Въ Бермудскихъ метафорахъ онъ является совершенствомъ, абсолютнымъ совершенствомъ.
Бермудецъ, оплакивая покойника, придаетъ ему высочайшую цѣну, говоря: «Онъ былъ настоящимъ лукомъ!» Прославляя живущаго героя, онъ сводитъ къ нулю всѣ другія похвалы, говоря: «Это лукъ!» Бермудецъ, наставляющій сына житейской премудрости, всѣ свои совѣты, приказанія и просьбы выражаетъ однимъ словомъ: «Будь лукомъ!»
Мы бросили якорь въ десяти или пятнадцати шагахъ отъ пристани. Было воскресенье, день былъ ясный, солнечный. Люди на пристани, мужчины, юноши и мальчики, дѣлились на двѣ равныя половины: черную и бѣлую. Всѣ были хорошо и чисто одѣты, нѣкоторые пестро, нѣкоторые, напротивъ, съ большимъ вкусомъ. Далеко нужно ѣхать, чтобы найти другой такой городъ, въ двѣнадцать тысячъ жителей, который бы могъ выставить на пристани такъ прилично одѣтое населеніе, притомъ безъ всякихъ усилій и приготовленій. Женщины и молодыя дѣвушки, черныя и бѣлолицыя, случайно проходившія мимо, всѣ были въ красивыхъ платьяхъ, а многія въ очень модныхъ и элегантныхъ. Изъ мужчинъ немногіе были въ лѣтнихъ костюмахъ, но женщины и дѣвочки всѣ, и замѣчательно, пріятно было смотрѣть на ихъ бѣлые и свѣтлые туалеты послѣ нашихъ темныхъ.
У одной бочки съ картофелемъ стояло четыре молодыхъ джентльмена, два черныхъ и два бѣлыхъ, всѣ прилично одѣтые, всѣ съ тоненькими тросточками въ зубахъ и всѣ съ поднятой на бочку ногой. Подошелъ еще одинъ молодой джентльменъ, съ вождѣленіемъ посмотрѣлъ на боченокъ и, не найдя на немъ мѣста для своей ноги, задумчиво отошелъ искать другого. Онъ бродилъ по всей пристани, но безуспѣшно. Никто не сидѣлъ на бочкахъ, какъ, это дѣлаютъ лѣнивцы другихъ странъ, но всѣ отдѣльно стоящія бочки были заняты людьми. Всякій, чтобы дать ногѣ отдохнуть, ставилъ ее на боченокъ, если еще не всѣ мѣста на немъ были заняты. Привычки всѣхъ народовъ опредѣляются вызывающими ихъ обстоятельствами: бермудцы отдыхаютъ на боченкахъ, вслѣдствіе рѣдкости фонарныхъ столбовъ.