Однажды, возвращаясь обратно от железнодорожной станции за двадцать километров на телеге, запряженной одной полудохлой лошадью, они попали под артиллерийский обстрел. Шурочка никогда не забудет, как держала бедную лошадку за узды, прижимаясь к ее шее, успокаивая. Та вставала на дыбы и громко ржала. Лошадь осталась живой... но поседела. А мама, увидев дочерей, подбежала, крепко их обняла, плакала и благодарила Пресвятую владычицу Богородицу.
Чуть позже они сидели в землянке и прислушивались к утихающим обстрелам.
— Оля, что за мокрота около тебя?
— Да не страшно, это меня ранило. Заживет!
И зажило. Но не прошел тиф. Шурочка тоже болела, не ела двадцать дней ничего, но выкарабкалась. Солдаты наши ей дали кисель. Угощение в честь победы. Возможно, это ее и спасло. А Оля уже не успела его попробовать... Не смогла выкарабкаться.
Самые страшные воспоминания у Шуры были о том, как их привозили собирать раненых на Мамаев Курган.
— Там нет живых, — сказала тогда Оля маме. — Там развороченное железо и человеческая плоть. И скользко… от крови…
— Я не плачу, мамочка, — крепясь, говорила Шурочка. — Я потом, когда война кончится.
— Правильно, сейчас никак не поможешь.
— Только очень страшно, — и слезы стояли в ее детских глазах.
Весной 1943 года не взошла трава на Мамаевом кургане. Просто не смогла пробиться через металл и неизвестных героев.
— Бабуля, какой здесь ветер, — сказала правнучка Шурочке.
— Да, моя хорошая. Запахнись получше.
— Да мне не холодно, — разводя руки в стороны, ответила девочка.
Шурочка всё равно сняла с себя платок и стала закутывать в него правнучку.
— Молчи, а то потом заболеешь.
— Я крепкая. Как ты!
— Как я?
— Конечно, ты же всю войну пережила и тогда … и сейчас…
— Это всё потому, что я Богу молилась, и он меня слушал. Я верила.
— Ну, может, и так. А еще потому, что ты добрая, — девочка крепко обняла ее.
Шура посмотрела на Волгу, которая раскинулась широким рушником по всему горизонту. Люди, казалось бы, нескончаемым потоком, почти от самого берега шли и шли наверх. Доходили до постамента Родины-матери и спускались другой дорогой вниз[Office2] .
Опять воспоминания закружились в ее голове: о том, как давно, в 1943 году, в феврале, по заснеженной дороге такая же лента спускалась с высоты к Волге.
Пленные заматывались во всё, что только могли найти. Платки и тряпки были повязаны поверх их демисезонных пальто, поверх фуражек, обмотаны ботинки. Они, побежденные, шли с грустными лицами, на которых без труда читались невероятная усталость и безысходность. Но, если присмотреться, в некоторых можно было разглядеть и благодарность .
Шурочка прибежала посмотреть на побежденных. И увидела его. Он плохо передвигал ноги и, как и тогда, на его шее висел фотоаппарат. Фридрих смотрел в небо, идя в строю, а его лицо, покрытое сажей, всё равно выделялось на фоне других пленных.
Шурочка как завороженная последовала за пленными, глядя на него, но никак не привлекая внимания и ничего не говоря. Как почувствовав, он опустил голову и повернулся к ней. Увидел. И сразу же признал.
— Shura! Hühnchen! Ichbinfroh,dassdulebst[1], — заулыбался он и замахал Шуре. — Wie geht es deiner Mutter? Olga?[2]
Шура остановилась и захлопала глазами.
— Нихфирштейн![3]
— Mutter? Olga?[4] — еще раз прокричал пленный. Другие уже стали его подталкивать.
— Ольга умерла. Капут!
Фридрих вышел из строя. И остановился.
— Ist Olga Tot? Olga — no?[5]
Шура замотала головой.
Желваки на его лице заходили ходуном. Не говоря больше ни слова, он полез за пазуху, что-то достал из нагрудного кармана. Раскрыл завернутое в платочек. Посмотрел нежно. Потом на Шуру, потом опять на платочек.
— Das ist für dich[6], — и протянул Шуре черно-белую фотографию. Шура взяла. С фотографии на нее смотрела Ольга. Волосы красиво распущены, спадая на платок, который небрежно накинут на тонкую сорочку. Она нежно улыбалась.
— OlgawareingutesMädchen. SiehatSieverteidigt[7], — грустно сказал Фридрих. — SiewarmeineMuse.[8]
— Я ничего не понимаю, — Шура продолжала смотреть на фото. Эти глаза сестры, ее мягкие руки — она так по ней скучала.
— Shura, ichwilldichfotografieren[9], — он поднял фотоаппарат и сделал несколько снимков. — Спа-си-бо. Ich Wünsche dir Leben![10]
И опять встал в строй…
9 мая 2016 года, будучи уже совсем старым, еле передвигающимся стариком, но всё еще с сильным желанием жить, Фридрих сидел в кресле и смотрел телевизор. Показывали международные новости.
— По всему миру, — вещала тележурналистка, — сегодня отмечается окончание войны. В России по всем городам проходит шествие «Бессмертного полка».