Уиллу предстояло, тотчас вырвут замки-винамиатисы, схватывать врагов водными щупальцами. Его шея сжималась в плечи, как только он чувствовал тело какого-нибудь повстанца. Раб лучше всех остальных в его отряде представлял судьбу пленных. Но поделать ничего не мог. У него приказ.
«Они против Зенрута. Они — враги», — успокаивал себя Уилл. Даже великодушный Фред, даже Тоб, стоящий за угнетённых, не будет милосерден к тем, кто пошёл против его семьи и королевства.
«Я поймал Кейру Брас». Лицо мерзко скривилось.
«Только моя ли это родина?», — снова отвлёкся на дурацкие мысли Уилл. «И правда, у раба есть родина? Есть ли у меня страна, с её дорогой сердцу историей, с людьми, называемыми соотечественниками? А может, родина не всем принадлежит?».
Уилл стоял во дворе казармы. Он вытащил на свет Брас и отдал женщину-полковника Бинку. В левом крыле кричали, что схватили Эйдина.
В ту минуту белая тень проскочила возле ног, скуля и повизгивая.
— Живчик? — воскликнул Уилл.
Пёс обернулся на знакомый голос, его морда была перекошена от страха. Но Живчик радостно завилял хвостом, завидев друга. Сомнения можно выбросить, Марион один из их лидеров. Он притащил тенкунских магов, он жмёт руку Эйдину, он будет приговаривать Фреда к эшафоту. В душе стало горько и противно.
— Беги! Ну, кому я сказал? — зашипел Уилл, поднял камень и кинул в пса. — Беги!
«Безусловно, Джексон заслуживает наказания, — Уилл закрыл за собакой щель в ограде, — но я его отблагодарю. Живчик, живи!». Он прислушался к лаю, пёс убегал. Больше ничего Уилл не мог сделать для этого человека. Пусть хотя бы так он скажет «спасибо» Мариону, который за всю его жизнь оказался вторым, кто осмелился защитить его, раба, встав тем самым против всего государства.
А пока Уилл вспоминал Джексона, вдали раздавались выстрелы. Столица зачищала улицы от клопов, мусора, словом, — мятежников.
***
Он чувствовал запах немытых коров, гнилого прошлогоднего сена. Сквозь дымку видел отца и мать, уходящих за скрипучую дверь в какое-то белое зарево. Он бежал за ними, наступая босыми ногами на торчащие из половых досок гвозди.
— Линда, Грэди! — кричал Тимер и слышал вместо глухого баса звонкий голос тринадцатилетнего мальчишки.
Вонь от коров становилась сильнее, их противное мычание перебивалось блеянием овец. «Обычно во снах мой нос не мучается от этого смрада. Что происходит?» — смотрел вслед родителям чумазый подросток.
Тумана меньше. Глаз заплыл и болит, как, впрочем, и всё тело. Под ухом кудахчут курицы. «Я умер? Я вернулся в свой кошмар?»
— Эй, Тимер пришёл в себя! Он в сознании! — пронёсся радостный возглас Карла.
Тимер смотрел одним глазом в потолок и видел деревянные доски. Шуршала грязная солома, мычали коровы. Как всё похоже на повторяющийся по ночам кошмар. И тело также сильно стонет боли, какие-то люди щупают больные руки и ноги.
— Тимер, ты не шевелись. Лежи спокойно, — заохал Карл. — Опасно тебе двигаться. У тебя пулевое ранение в грудь, переломаны кости после падения с крыши. Лежи в покое, целитель сращивает твоё тело.
Он повернул голову направо. Демоны всех богов, как больно же дались простые движения! Тимер увидел левым глазом усердствующего над ним мага. В углу, сидя возле скота, раненые, разбитые освободители устремили глаза в пол и не смели их поднимать. В окно уставился Идо и вздыхал каждые три секунды.
— Ч-что с этими? С лид-дерами? — прошептал Тимер, превозмогая боль.
— Они… — он повернул голову направо на тяжёлый голос и увидел Ирвина. Лицо генерала было полностью перебинтовано, торчали одни глаза да красная сожжённая кожа возле них. Волос он лишился. — Раун Эйдин, — яростно сжал кулаки Ирвин, — Кейра Брас, Филмер Фон и Джексон Марион схвачены. Сэмил Даргин мёртв.
— Наша пташка… Она?
Карл зло запыхтел носом.
— Поймана, — тихо ответил за поэта Идо и отвернулся от окна. Глаза мага были опустошены.
Повисло молчание. Затянувшееся, склизкое, убивающее человека изнутри. Каждый понимал, какой вопрос следующим задаст Тимер, и боялся, что именно ему придётся отвечать, разрушать мельчайшую надежду своего предводителя. Силы для этих мучительных слов нашлись только у Ирвина.
— Восстание повержено. Мы проиграли.
========== Глава 22. Обманутые свободой ==========
Шёл третий день траура. Три дня Зенрут и его столица лили слёзы по погибшим героям — солдатам, командирам, простым прохожим, что пытались помешать мятежникам, — и потерянным людям среди мирного населения. Цифры, цифры… безжалостные мёртвые цифры появлялись в заголовках газет и на поверхности стёкол. Они сообщали о числе погибших бездушно и равнодушно, меняясь на следующий день. Две тысячи мятежников, пятьсот военных, полторы тысячи мирных поданных, ещё шестьсот пропавших без вести… И это только на сегодня, завтра медленная уставшая рука врача перенесёт в чёрный список не одного человека. Сотни схваченных мятежников — как быстро с уст людей ушло благородное слово «повстанцы»! — ревущие дикими криками в застенках тюремных дворов, прибавляются. Уже подсчитана ровная круглая сотня магов, привезённых с Тенкуни, известны их имена. Семьдесят человек пленены, двадцать мертвы, десять сбежали…
Кого это волнует? Вторая статья в газете. Уничтожены памятники культуры, здания, выстоявшие в Конории четыреста лет; снесены малыми землетрясениями скульптуры королей, полководцев и учёных! Померкла столица. Но конорийцы не опускают руки, создаются комиссии по реставрации города, уже чертятся проекты новых памятников. Решается сбор денег для возрождения Конории.
Третья статья. Какое-то дополнение к налогам. Что оно забыло здесь?
Газета лежала на расписном столе, задевая краешком угла металлический ошейник. Тобиан бросил её, с трудом дойдя третьей страницы. Он ходил по комнате и от скуки громко пел, пританцовывая, любимую надоедливую песенку, поглядывая, если не нападала лень, в окно. Пушистый снег пластом лежал на огромных дубах, ложился хлопьями на чёрную треуголку гвардейцев. Третий день Тобиан томился в Загородном дворце. Первые часы жизнь показалась ему раем: хлопотали слуги, носили по первой просьбе еду, целители обрабатывали раны — они заживили порезы и синяки, полученные в бою шрамы, оставленные казокварским кнутом, о которых теперь напоминают лишь маленькие царапинки. Тобиан чувствовал глубокое облегчение, что избавился от последней связи с Казокварами, и при этом — злость. Злость от того, как целители спохватились от каких-то дурацких шрамов и ран на теле принца. Никому и никогда не было дела до тысяч изувеченных людей, носящих похожий с принцем ошейник.
Тобиан наслаждался свалившимися на него почестями. Всего несколько часов. Потом надоело, что все трясутся над ним, кудахтают над зажившими ранами, смотрят на его худое лицо и пытаются откормить, как свинью на убой. Он не смел покидать Загородный дворец, мама приказала не выходить в город. Они с дядей не навещали его, только несколько раз спрашивали о самочувствии через винамиатис. Но Фред с Уиллом при первой же возможности бежали попасть во дворец.
И вот сейчас, когда Тобиан напевал застрявшую в голове мелодию, дверь отворилась, и вошли брат с другом. Они сделали два шага и в ступоре застыли в проходе. Посреди комнаты одетый в красный махровый халат кругами ходил Тобиан, он крутил в руках пояс и подпрыгивал с ним, как на скакалке. На его тапочках были помпоны в виде глаз какой-то зверюшки.
— Горите в огне поля пшеницы! Плевать хочу я на всё! Люблю я горячую ребятницу (*) и только это тревожит сердце моё! — кричал на всю комнату Тобиан.
— Это что за весть?! — захохотал Фредер. — Ты кого любишь?
Тобиан подскочил, глаза его подпрыгнули на лоб.
— Да я… я!
Фредер, раскачиваясь из стороны сторону, с ехидной улыбкой подошёл к нему.
— Вот ты какие секреты, братец, хранишь. Ну-ну. А я, как дурак, больше года в твою комнату не заходил. Да тут столько интересного прячется. М-м… тапочки с мордочкой. Что у тебя ещё в шкафу лежит, разреши, посмотрю?