— Свободен, — нахмурился Тобиан и показал вольную грамоту.
Через секунду на его шее повисла Люси, обняла и чуть не поцеловала в щёку. Он отдёрнул от себя девчонку, но вслед за ней его обняла Нулефер.
— Бонтин, хоть твои мучения закончились! Я даже не знаю, что и сказать… Мальчики, я придумала! — Нулефер начала отходить от встречи с освободителями. — Давайте отпразднуем это дело, я через шестицу уезжаю в Тенкуни, не знаю, когда и увидимся.
— Ты уезжаешь? — грустно спросил Уилл.
— Да, — вздохнула Нулефер одновременно с восторгом и слабой тоской. — Мама решила обезопасить меня от… Афовийских. Но я рада этому, я мечтала о Тенкуни! Люси, Уилл, Бон, как вы рассматриваете идею сходить в хорошее место за наши удачи? В первую очередь за твою свободу, Бон, ты столько перенёс ради этого дня.
Тобиан пожал плечами и отвернулся. Едко, мерзко, какое тут празднование. Мужик закричал ему, чтобы убрал самокат, Тобиан не ответил, вытащил из внутреннего кармана пиджака кошелёк и протянул Уиллу.
— Там хватит на хороший ресторан на Круглой улице. Отдохните.
— А ты, Бон? — спросила Нулефер. — Праздник в честь тебя устраивается!
— Может, позже приду.
Он отодвинул самокат и пошёл, куда глаза глядят. У друзей не затихали смех, крики. Нулефер воскликнула, что хочет порулить самокатом. Надо вспомнить былые деньки, когда она брала тайком самокат у отца и соревновалась с местными мальчишками.
— Ты не сможешь, ты последний раз каталась восемь лет назад! — засмеялась Люси.
Нулефер не слушала, она удобно уселась и протянула руку Люси. Та осторожно взглянула на её, но всё же забралась. И только Нулефер приложила руку к винамиатису, стоявший рядом осёл от чего-то закричал. Нулефер вздрогнула и приложила лишние силы. Самокат сорвался с места и бросился в парк на деревья.
— Помогите! — завопили девушки.
От шума самоката, человеческого крика осёл впал в панику. В глазах бедного животного потемнело, и, первым, что он увидел, был Уилл. Осёл заикал и побежал на него.
— Спасите! Помогите! — визжала Люси. Нулефер, разворачиваясь от дерева, ухитрилась задеть ветку и так повисла на ней, зацепившись платьем, только отчаянно и разводила руками. Люси прижалась к рулевой стойке и металась кругами.
— Помогите! Уилл! Ты же телохранитель!
Но Уиллу было не до подружки. За ним гнался бешенный брыкающийся осёл.
— Не могу, я занят! Меня учили сражаться с людьми, не с ослами! Бонтин, ты нам нужен!
Тобиан печально улыбался друзьям вдалеке. Посмотрев в последний раз на их забавные попытки спастись, он пошёл в сторону Ювы. Стояла тёплая зимняя погода. Ни жарко, ни холодно, самое то. Но настолько простая и незаурядная погода, что невозможно запомнить её, даже почувствовать нельзя. Жизнь будто остановилась под рутинным солнцем, под спешившим в пустоту ветром.
Он старался ни о чём не думать, хотел проветрить голову и насладиться тишиной. Но вот подкатился к ногам детский башмачок, вот треск последнего уцелевшего окна в витрине магазина, рука нащупала в кармане брюк вольную. «Я победил! Я победил! — кричал Тобиан. — Показал Огастусу, что он не властитель всего сущего!.. Или не показал?» Невозможно было стереть из глаз ту опустошённость, что сидела на лице Эмбер, когда писалась вольная. Разруху, отчаяние, жалость Её Величества. Тот, наверное, первый вопль поражения дяди, когда всего лишь ущемили его гордыню. Но как качнулась чаша весов от потяжелевшего груза эгоизма над уважением самого себя.
Тобиан простонал. «Чью гордыню ущемили? Не мою ли? Нет, не думай о плохом, ты победил! Ты молодчина!». Но мерзкие мысли так и лезли. Тобиан, вертя на руке ошейник, представил против своей воли, что было бы, сними он его раньше. Например, тогда, когда его освободил брат. Не бежал бы посреди ночи к Урсуле за зельем, не страдал бы больше в шахтах. Каждый день ему выпадала возможность стать свободным. Но он терпел, наблюдал за унижениями близких, их слезами, смертями. «Я бы не увидел поражение Огастуса, — промолвил Тоб. — Я не мог сбежать от Казокваров, наша война зашла слишком далеко».
По началу Тобиан не считал своё наказание войной, был согласен за всё, лишь бы спасти Уилла… А потом, когда дядя заключил с ним договор, что не заберёт его от Казокваров, пока не увидит размазанную по земле наглость племянника, всё началось. «Я не смел проиграть! — сейчас вопил Тобиан. — Я лакействовал в доме, да, горбатился в шахте, да, но Огастус пообещал не трогать Уилла, пока я там. За безделье меня бы вышвырнули, так что пришлось служить. Но я же не уронил достоинства. Я отомстил Казоквару. И дяде показал своё место».
Но душа не ликовала больше над победой. Было пусто. Тобиан не заметил, как очутился на мостовой. Нога ударилась об какую-то монету. Он увидел на земле железный бим и поднял.
«Всего один бим, такая маленькая монета. И лишняя. Бим… как похоже на моё имя. Бонтин Бесфамильный…»
Он встал на мост и посмотрел на реку. Воды были слишком темны, чтобы рассмотреть лицо. Тобиан выставил перед собой руки, на правой висел ошейник. Костлявые, с надутыми венами, потрескавшиеся. Они такими, несмотря на зелье, были его. Бледный чужой цвет кожи, Тобиан чувствовал, что начинает ненавидеть, и это чужое лицо… «А где моё лицо? — содрогнулся он. — Лицо Фредера, сказал Огастус… Лишили семьи, имени, свободы, жизни, теперь ещё и лица. И почему я только родился?» — подавленно спросил Тобиан.
Он протянул ошейник над рекой и приготовился разжать пальцы. Воды бурлили, течение неслось к проливу братьев Муров. Тобиан зажмурил глаза и… в самый последний миг схватил улетающий в Юву ошейник.
— Один-один, Огастус, — прошептал невольник со свободой в кармане.
Комментарий к Глава 22. Обманутые свободой
(*)Ребятница на воровском жаргоне - арестантка, имеющая в тюрьме детей.
Дико извиняюсь за отсылку на Аркадия Гайдара! Не удержалась :)
========== Глава 23. Всё могут короли ==========
Ветер неистовствовал, злобился. С рёвом и с удалым свистом погонщика лошадей проносился над спящими гречневыми полями, раздувал притихший снег и уносился сметать дальше покой застывших стеблей. Снег поднимался ввысь, закручивался в дьявольском танце и вновь ложился на растревоженные голые травы. Гречиха ныне гола, лишь на холодный снег она может надеяться, чтобы он окутал её, превратился в тёплый пласт, согрел.
А как красиво было совсем недавно, полгода назад, когда над полями кружился рой пчёл, когда ветер насвистывал играючи, незлобно, порой взмахивал длинными ручищами, и с белых цветов поднимался пух, подскакивали пчёлы, серчая на шального хозяина, и вновь опускались на вкусные лепестки! На эрбских гречневых полях никогда не сходит снег. Зимой он опускается с небес, летом распускаются белые цветы и, точно снежные комки, застилают собой нежную зелёную листву. В конце лета выходят крестьяне, собирают зёрна, тут же варят кашу и разбавляют её медом. Далеко ходить не надо, пчёлы — лучшие друзья собирателей гречки. Вот и ульи их в миле от полей стоят.
Ныне на поля напала спящая леность, и взбешённый ветер не может разбудить их.
Король Геровальд стоял на балконе своего зимнего дворца и смотрел вдаль. От белоснежной дымки болели глаза, за версту ничего не видать. Только пустые, протянутые на мили поля гречихи. Но Геровальд не терял надежды и всматривался, надеясь увидеть хоть что-то, что принесёт движение в застывшую жизнь. Месяц назад в еловом лесу, отстав на охоте от охраны, он столкнулся с щуплым крестьянином. В сапогах по колено, в медвежьем полушубке крестьянин тащил сани, заваленные хворостом. Он кряхтел, обливался потом и насвистывал под нос песенку. Вдруг выбежал мальчишка не больше семи лет, неся веток до головы и закричал: «Папаня, я ещё нашёл! Донесёшь?». Ножки увядают в снеге, а сам смеётся, подпрыгивает, визжит. Из леса шум раздаётся, выходят из деревьев другие мужички, с хворостом за спиной, с папироской во рту, а у одного пойманный убитый заяц висит. «Я собрал, спасибо сыночку, — говорит крестьянин. — Коли работа ваша закончена, пойдём к сеструхе моей за мидом». А мальчишка бежит за отцом и кричит: «Я с вами, я мида хочу!». Отец поправляет сползшую с уха шапку и приговаривает: «Ты к мамке иди, мал ещё для мида».