«Попробовал ли мальчонка мид?» — вздохнул Геровальд.
От раздумий короля отвлёк стук в дверь.
— Войдите, — прорычал он.
Вошёл камергер, робко, стараясь не приковывать к себе излишнего внимания, затворил дверь и произнёс:
— Ваше Регентство, начинается совет. Вас ждут.
Геровальд повернулся к придворному слуге и, почти не разжимая губ, ответил:
— Понял, скоро подойду… спасибо, что напомнили.
Камергер опешил, разинул немо рот, но тут же быстро опомнился и ушёл. Геровальд в последний раз высунулся на балкон и, увидев ноющую пустоту, качнул головой. Он провёл рукой по лбу, в последний год выступило много морщин, кожа загрубела, стала ещё темнее. Король Геровальд был мужчиною сорока пяти лет, красивым, привлекательным, хоть и кривился на правое плечо. У него было удивительно ровное овальное лицо, которое окутывала изящная бородка. Но Геровальд ненавидел свою внешность, он имел дурную привычку наклонять голову на правую сторону и тем самым создавал образ перекошенного человека. Он ненавидел и смуглый цвет кожи, доставшийся от отца. Он не переносил происхождение своего отца и ту кровь, что досталась ему от горцев. В Камеруте жили светлые белокурые люди, лишь в узких гористых местностях прятались смуглые нелюдимые пастухи. Сколько их всего там жило, так и не сосчитали, говорили миллион, а может быть и два. Горцы редко выходили к цивилизованным людям, нормальные же камерутчане их чурались и презирали.
— Боже, благослови! — прошептал король, когда его карета подъехала к Торжественному дворцу. Он не боялся министров, пусть эти чинуши сами страшатся его. Это было привычкой, постоянным ритуалом перед сном, едой, перед выбором лучшего костюма для встречи с каким-нибудь послом — жадно, отчаянно просить благословения, уповать на божье милосердие. Ведь кроме всевышнего владыки никто не сможет облегчить боль короля.
Перед тем, как зайти в квадратный зал, Геровальд прислушался к шуму улиц, к топоту сапог, побрякиванию бубенчиков на шее лошадей. К сожалению, крики городской жизни, шумливой, вечно спешившей, поглядывающей на часы, которой он мог наслаждаться, не слышно за твёрдыми стенами Торжественного дворца. Геровальд не любил свою официальную резиденцию, проклинал её за мёртвые чёрные стены, за безжизненные опоры, устремлялся на окраину столицы. Но и там в зимние заснеженные месяца его ждало отрешение.
— Приветствуем вас, Ваше Регентство, — министры и сановники, склонив головы, ждали, пока на трон перед ними сядет король.
— Приветствую собравшихся, — ответил Геровальд нехотя, выдавливая из себя слова.
Он окинул беглым взглядом присутствующих. Мало было политиков, министров, одни только генералы и полковники, да и те, чьи имена и фамилии редко звучали на страницах газетах, те, кто предпочитал сидеть в тени сплетницкой жизни, отдавая себя государству и служению.
— В зенрутской армии смута, Ваше Регентство, — промолвил высший генерал, — минуло две шестицы, а уже тысячи схваченных офицеров, генералов и даже простых солдат. Зенрут ослаблен.
— Великолепно, — первая усмешка за день проскользнула на лице Геровальда. — И… что дальше? Генерал Нанцирский, вы клоните к тому, чтобы завтра напасть на Зенрут, или же послезавтра?
— Никак нет, Ваше Регентство! Я докладываю о том, что разруха уходящего года сможет здорово нам помочь. Если у армии будет расти недоверие к королеве, она ослабнет. Падёт.
Король молча смотрел на генерала. Так спокойно, с полным немым безразличием говорить о слабости врага, даже мельчайшей гордости за свою силу перед врагом не чувствует. Много раз он читал о трепыханье сердца, о головокружении, когда полководцы демонстрируют свою мощь. Но куда она испарилась? Миф это или бумажная волокита, красный стол и стулья с мягкими подушками подмели под себя стать и величие? Вид генералов должен отпугивать, но Геровальд смотрел на них и видел только чёрные мундиры с золотыми повязками. Элегантность, ощущение моды, соблюдение этикета и… никакого страха, что несёт войну, смерть и горе.
— Ваше Регентство, — подал голос министр юстиции, — вы знаете, лидер зенрутских освободителей Тимер Каньете ведёт тайную переписку с владельцами наших оружейных заводов. Но, как нам стало известно, ему отказали. Дельцам невыгодно иметь дело с побеждённым преступником. Он через поверенных лиц обращается прямо к вам, Ваше Регентство.
Министр протянул Геровальду бумагу. Она выцвела, пахла сыростью, казалось, писали её в тёмном месте, где нет винамиатиса, фонаря или коптящей свечи, чтобы ровно, слово за словом выводить предложение. Но буквы, хоть и дрожали, пытались стоять прямо, не допускали лишнего винтика, закорючки, чернильного пятна. Геровальд присмотрелся, его глаза кольнули кривые неправильные слова. «Грамотей!» — вспыхнул в гневе он и через мгновение захотел хлопнуть себя по лбу. Одинаковый с Зенрутом язык, копирующая архитектура и одежда настолько вписались в сознание, в общность Зенрута и Камерута, что забылась их письменность — схожая, почти аналогичная, но не их, не камерутская, преобразовавшаяся в результате дедовских реформ сорок лет назад.
— Хм… подпись «Лидер Кровавого общества». Скажите Каньете, что деньги на оружие он получит, — решительно отбросил письмо Геровальд. — Израненного внутренними язвами врага всегда легче победить, нежели пышущего здоровьем. Пусть Каньете загонит Зенрут в такой страх, что от королевы на войне отречётся самый преданный человечишка.
Кабинет пронзил колокольный звон. Король и военные оторвались от насущных проблем. За окном, над церковью били колокола, провозглашая о четверти дня. Лязгали, брякали на все лады, объявляли о начале зимнего восхваления Единого Бога. Геровальд решил, что это знак ненадолго отдохнуть от обсуждения военных дел, и подошёл к окну. За его спиной встал генерал Нанцирский.
Открывались врата храма, замёрзшие в длинном ожиданье люди бегом стали толкаться за более уютное место в храме. Колокола грохотали, а люди стремились и стремились занять поближе место у бога. Вдали звенели слабые колокольчики мелких церквушек, там собирались горожане, заехавшие в Эрб крестьяне. У королевского дворца толпились графы и виконты, крупные дельцы и жёны генералов, уважаемые маги, променявшие страну и веру.
— Там невозможно побыть в одиночестве, — генерал сдвинул светлые пушистые брови. — Как же им разговаривать с Богом в такой толкучке?
— Уверен, — Геровальд гмыкнул, — во всём округе и за десять миль от него вы не найдёте таких одиноких людей. Посмотрите на них, толкаются, топчутся… Женщины грубо хватают детей за руки, кричат, что те мешкаются под ногами, и ведут к священнику, думая, красиво ли уложена причёска. Мужчины придерживают карманы, не стащил ли кто их добро, часы с золотой цепочкой, например. Посмотрите на молящуюся знать, и вы не увидите больше таких одиноких людей на всю жизнь.
— Осмелюсь возразить, Ваше Регентство, — сурово глянул на своего короля генерал. — У многих есть семья, родня, она не даёт почувствовать себя одиноким. Вот я только переступлю порог дома, и мне на шею кидается красавица-дочь. Взрослая девица, а радуется, ну, ей-богу, как младенец! Загляну в спальню, а там меня дожидается Тэйлин.
— Семья, родня… — протянул Геровальд и, не замечая, прорычал. — Ненавижу, — он тут же поймал себя на непристойном поведении и взмолился в мыслях: «Боже, благослови!»
— Ваше Регентство, продолжим собрание? — любезно спросил Нанцирский.
— Да, — тускло ответил Геровальд, а в голове больно билось: «Регентство, Регентство, до чего же оскорбительно».
Геровальд не был королём Камерута в полном смысле этого слова и никогда не мог им стать. Его мать родилась первенцем в семье достопамятного короля Пинберха, но она совершила непозволительную, как считал Геровальд, ошибку — родилась женщиной. Достаточно повитухе было взглянуть на ребёнка, и закон тут же отобрал у матери и её потомков право когда-либо взойти на престол. Эту божественную почесть получил рождённый через три года сын Пинберхта Геровальд. Племянник, названный одним именем с дядей в дань глубокого уважения пророку, который стёр с Камерута дьявольские суеверия язычников и принёс веру Единого Бога, ненавидел существующие законы престолонаследия. «Моя мать старше, она родилась первой, — будучи мальчишкой с молочными ещё зубами, негодовал Геровальд. — Она должна стать кронпринцессой. Она. И я должен быть вторым наследником на трон после неё. Несправедливо. Подло!»