Несправедливое отношение судьбы, унижающие законы престолонаследия и божьи повеленья, говорящие, что женщина должна слушаться во всём мужчину, поскольку существо она неполноценное, лишённое благодати небес, неимоверно сильно злили Геровальда, который считал, что по всем правам — человеческим и божественным — власть должна быть у него. Он копил гнев на мать, что посмела свои рождением обречь сына на зависть и место блеклой тени на древе династии. Сторонился и отца, смуглого выходца гор, бил младшего брата, послушного и домоседливого мальчика, и проводил всё своё время в семьях друзей, в конюшнях и на кухне, просился в дом дяди или деда. К последнему особенно сильно тянуло Геровальда, он любил усесться на кресло с книгой о великих королях и наблюдать за дедушкой. Пинберхт для внука был как раз истинным, идеальным королём, о которых он читал. Широкий, громадный, выше на три головы простого мужчины, с голосом подобным грому, дед вызывал в нём чувство изумлённого трепета и молчаливого поклонения. И пусть король катался по полу, икал ослом и на четвереньках бегал за розовощёкими внуками, человеческие слабости деда просто проскальзывали мимо глаз Геровальда. Не раз во время таких детских забав он мечтал, что сейчас Пинберхт пнёт его братьев и сестёр, потребует канцлера к себе в кабинет и издаст приказ, объявит новым своим наследником Геровальда-внука, минуя Геровальда-сына и даже свою дочь. Единственной отрадой мальчика в секунды горького возвращения к действительности был сладкий вкус, что его двоюродные сестры по дяде, подобно его матери, остаются в стороне от возложенной власти, от наместия возле Бога.
Когда Геровальду было девятнадцать лет, и умер дед, то свет не померк перед ним, небеса не упали на землю, не выдержав груз переданной им власти короля Камерута — взошёл новый правитель Геровальд I. И вот тут для его племянника произошёл надлом, который едва не погубил его в одночасье. В первый же год король, отец трёх дочерей, изменил закон о престолонаследии, отбросил ущемляющие человека правила и объявил, что с этого дня независимо от пола первенец становится наследником. Все молчаливые усмешки над двоюродными сестрами, все проклятья, брошенные в её спину, потеряли свою силу. «Моя сестра женщина, но станет королевой; а моя мать не сможет, и я из-за неё не смогу», — долгий месяц не мог заснуть Геровальд, подумывая о безысходности и том, как наложить на себя руки.
Он запил, пустился в пляс с девками в кабаках и салонах, проводил шестицы на охоте, не раз получая ранения. Обида на семью росла, родителей и брата всё меньше хотелось замечать, а вместо дедушки Геровальд впитывал слова дяди. Оказалась, его политика, жестокая по отношению к соседям, требовательная к собственному народу, была ближе к душе Геровальде, нежели мягкие реформы, проводимые Пинберхтом. Юное сердце мечтало на ком-то сорваться, выплеснуть злобу и обиду, и дядины призывы о покорении врагов силой и только силой накрепко отпечатывались в голове племянника, застилая дедушкино «относись так же, как хочешь, чтобы относились к тебе».
Отец и мать не переставали безумно любить старшего сына, прощали ему задирки, оскорбления, но Геровальду всё время казалась, что их любовь фальшивая, наигранная на публику. Он много читал, много слышал, но никогда не видел, как мать любила темнокожего отца, дед бабушку, дядя свою жену, его тётю. Каждый брак даже у двоюродных родственников был запланирован, создан ради выгодных позиций, объединений народа, политических трюков. Свыклись, притерпелись — так можно было сказать про родителей, деда и бабку, дядю и тётю — но не полюбили. От того и казалось Геровальду, что забота к нему, трепет, прощение обид и бессонные ночи у постели с больным ребёнком, обыкновенная чепуха, нужная, чтобы создать в глазах народа образ божьей преданной семьи.
Его охватило дикое уныние, хотелось кричать и выть, сгореть от зависти, лишь бы почувствовать ту любовь, которую в двадцать четыре года он увидел на свадьбе соседей — Эмбер Афовийской и графа Конела Наторийского. Их брак решили родители, но, словно с божьей благодатью, они полюбили друг друга. Эмбер, невзрачная, малоприятная двадцатитрёхлетняя девушка, не знающая ещё, что через три месяца скончается отец, и ей придётся взять в свои руки королевство, цвела жизнью, не отводила ярких голубых глаз с Конела и повторяла «да! да!», когда богоотступный зенрутский священник произносил клятву верности. Жених был полн, невеста низкоросла, но как красивы они были, когда перед алтарём обменивались кровью и через неё становились мужем и женой по зенрутским обрядам. «Мерзкие язычники! — хотел плюнуть Геровальд. — У всех народов земли обмен кровью символизирует родство, через него мужчины становятся братьями, женщинами сёстрами, родители усыновляют приёмных детей. Невеста и жених… Как после такого можно спать вместе? Это грех! Язычники, многобожники!».
Но язычники не давали спокойно жить. Семья Афовийских была для Геровальда мечтой, о которой он мог с боязнью думать. Супруги любили друг друга, между братом и сестрой, Огастусом и Эмбер, не было вражды, зависти. Да, один Бог мог знать, что творится на душе у Огастуса, отказавшегося от короны, но, видно невооружённым глазом, что сестра остаётся для него сестрой. Не человеком, что занял уготованное ему судьбой место, не марионеткой, которой можно управлять, а именно сестрой. И вот что странно, младший близнец Тобиан, тот, кто по праву рождения должен ненавидеть этот мир за пятнадцать минут позора, не задавал своим богам вопрос — почему меня обделила судьба? Афовийские для Геровальда были примером милосердной и идеальной семьи, где царит любовь. И смотря на неё, Геровальд лишь убеждался, что счастье у королей не вечно — любящий Конел умер, беззавистливый Тобиан погиб.
Он не страдал, когда отец сильно заболел. В те годы отношения с родителями полностью испортились, аморальные приключения тридцатилетнего сына позорили семью уже за пределами Камерута. Геровальд требовал, чтобы отец как можно скорее разобрался с завещанием, поделил имения и дворцы между ним и «добрым как монах» братом. Не волновало, что больной старик еле водил рукой. Геровальд хорошо запомнил тот день, когда отец позвал его к себе в покое и трясущимся голосом проговорил:
— Сына… пожалуйста… не буянь. Поживи в смирении три месяца, а там я отойду к Богу.
— Закрой рот! — взорвался Геровальд. — Не тебе учить меня жизни, сошедшее с гор отродье! Я потомок первых королей, потомок древнезенрутских императоров, а кто ты? Если бы полоумный граф, твой отец, не женился на пастушке, горец в жизни бы не породнился с королевской семьёй. Замолчи, с самого детства ты раздражаешь меня своими проповедями, моралями. Уж радуйся, что никого я не убил. Бери бумагу и пиши завещание. Что, не пишешь? Ну как знаешь, и отцом на похоронах тебя не назову.
Отец широко вытаращил глаза, поднял тело с постели и схватился за грудь. Он прожил только три дня вместо обещанных трёх месяцев, проведя их в бессознании.
Мать не простила сына. Она прилюдно отреклась от него и от его будущих детей, своих внуков, на глазах дяди, наследницы-сестры и поданных.
Спустя полгода она погибла из-за несчастном случае в горах. Мать любила карабкаться по высоким скалам, стрелять в таёжных лесах из лука или ружья, с детства в ней словно сидела мужская душа, которая могла бы позволить ей занять престол вместо брата. В очередной поездке осёл, вёзший принцессу по каменистым дорогам в лагерь в гору, внезапно чего-то испугался, подпрыгнул и забрыкался. Мать не удержалась и свалилась с седла. Она пролетела несколько метров вниз и приземлилась головой на камень. В народе посчитали это несчастным случаем, но приближённые ко дворцу люди говорили, что видели за шестицу до гибели Геровальда, беседующего со зверовещателем.