Позорная семья наконец оставила Геровальда в покое на долгих восемь лет: родители умерли, брат возненавидел его. Через восемь лет, спустя полгода как Зенрут посмел обвинить Камерут в убийстве их дорогого Тобиана, скончался дядя Геровальд I. На трон взошла Нирида, давно ждущая своего часа старая дева. Возложение короны на голову сестры, которая, как и его мать, должна была сидеть до конца жизни в принцессах, снова заставило Геровальда вспомнить детские обиды. Он неплохо общался с двоюродной сестрой, желая подлизаться к дяде, но теперь Нирида стала наваждением, сном, который постоянно снился Геровальду. Как убрать её, как занять её место? Убить как мать? За Ниридой в очереди стояли ещё две её сестры.
Однажды старый конюх, ухаживающий за лошадьми Геровальда, обмолвился ему случайно:
— Ваша Светлость, не будь вы её братом, могли бы жениться.
Его слова штырём попали в сердце Геровальда, блеснули молнией на чёрном небе. Законы Камерута не запрещали двоюродным вступать брак. И тогда он начал медленно, но верно подбираться к сердцу одинокой Нириды. С юности сестра мечтала о простом женском счастье, но так и не нашла избранника — отец строил дочери-кронпринцессе брак по расчёту, та отвергала его избранников; находила своих — отец не принимал любовь наследницы. Так и подбирался Геровальд через воспоминания о прошлом, память об отце, чувство мести к умершему. Дарил подарки, нехитро намекая, ухаживал как юнец за сорокалетней женщиной. Он знал, что Нирида не любит его братской любовью, слишком долго двоюродный родственник жил стороной, и, в конце концов, добился, что она полюбила его как мужчину.
Свадьбу сыграли через полгода. Геровальд получил титул — долгожданный, хоть и пустой. В Камеруте не принято было называть супругов консортами, муж королевы становился королём, пусть и без власти, без всякого право на престол. Спустя ровно год у двоюродных брата и сестры родился сын.
Когда его известили, Геровальд бежал сломя голову в спальню жены, рухнул к кровати, взял на руки крошечного розового малыша и… обомлел. Испуганный новым миром мальчик смотрел широкими глазами на отца, шевелил ручонками, а ноги его безжизненно свисали вниз. Геровальд заорал от ужаса, младенец даже не заплакал — не услышал. И вспомнил тогда Геровальд предостережения врачей: «Женитесь, Ваша Светлость, но, побойтесь Бога делать детей, у вас в роду много заболеваний, ваша мама, дядя, да и вы сами мучаетесь болью в ногах, ваш брат плохо слышит, и у деда было туго со слухом.»
Сын, названный Сиджедом, родился глухим и парализованным на ноги. Лучшие целители Тенкуни помогли немного восстановить слух, так, чтобы мальчика можно было научить говорить, но ноги так и остались мёртвыми отростками, которые, вырастая, Сиджед волочил за собой.
От горя, от постоянных слёз, от прогулок с грудным младенцем в холодные ночи, разговаривая в уединённом месте с Богом, Нирида подхватила пневмонию. Она излечивалась — магами, врачами, народной медициной — но Геровальд запретил подпускать к жене врачей; поглаживая её светлые волосы в постели, он мягко намекал, что всё бесполезно — она обречена, будет только хуже от вмешательства. И Нирида верила любящему мужу, первому и настоящему любовнику за сорок лет своей жизни, она отказывалась от помощи, угасала и думала, что так и должно быть. Так умирают все с её болезнью. Она ушла из мира ровно в полночь, когда люди встречали новый 1284 год.
Новым наследником престола объявили, естественно, десятимесячного Сиджеда, а его регентом назначили короля-консорта Геровальда. На заветный, желанный трон он присел через два месяца после того, как стал вдовцом. Геровальд улыбался во весь рот, озарял свой дворец, выезжал за его пределы и слышал, как встречает его народ: «Да здравствует Его Регентство!». Восемнадцать лет, пока подрастает сын, быть ему правителем, по сути истинным королём.
Но шли дни, и Геровальду стала видна власть, которую он получил. Он был абсолютным монархом, ограниченным разве что правом сына на трон, но не мог заставить небо и землю соединиться, не мог достучаться до сердца Бога, чтобы тот услышал его одну единственную молитву — исцелить сына. Сиджед рос болезненным, с трудом учился говорить, всё время переспрашивал, отказывался даже ползать. Геровальд падал на колени к лучшим врачам, те были бессильны; часто давал зелье превращения своим приближённым, чтобы они заменяли его на церемониях — Сиджед отказывался иногда есть, если кормил его не Геровальд. Никому не нужен был больной ребёнок и его несчастный отец. Министры и сановники нуждались в человеке, который позволит им и дальше распоряжаться своими богатствами, народу хоть кого подавай, лишь бы правил без меча и кнута. Простых друзей Геровальд растерял, отца довёл до смерти, мать убил, двоюродную сестру свёл в могилу. Родной брат возненавидел ещё в детстве, и после смерти родителей ненависть возросла до бесконечности. Не радовал больше и титул короля. Какой в нём смысл, если это просто название? Он не может даже называться Геровальдом Вторым, только регентом и не более.
«Мал ещё для мида», — вспомнил Геровальд покрасневшее от холода лицо крестьянина. Мид… мид… где-то слышал, что-то знает. Король в тот день прочесал всю дворцовую библиотеку в поисках слова «мид». Он боялся спросить придворных о нём, стыдясь своей безграмотности. Со свечой сидел в книгах и искал, чем же этот крестьянин будет заниматься с друзьями у сестры. И вот нашёл: мид — пиво с мёдом. Геровальда пронзил смех, что он не знает таких простых вещей. Он трясся и смеялся, пока не устал.
— Ваше Регентство, что в войне может быть смешного?
Геровальд очнулся от пристального взгляда генерала Нанцирского. Совет устремил любопытные смущённые глаза на него.
— Просите… — осёкся Геровальд, возвращаясь к реальности. — Я вас слышу, генерал. Да, нам союзники не помешают. Если Иширут согласится, победа над Зенрутом наша. Вот только пополам делить Санпаву с ним я не намерен. Одной трети ему хватит, и будет идеально, если ему достанется земля, находящаяся за рекой Скводж. Ну что?.. — Геровальд, подвинувшись на стуле, расправил руки. — Когда вы рассчитываете привести армию в полную боеготовность?
— Через два года, Ваше Регентство, — ответил генерал.
Геровальд хмыкнул и выпрямил спину:
— Даю вам полтора года. Чтобы летом 1287 года Санпава стала нашей.
***
В дверь стучали, бахали так, что хлипкий крючок, закрывающий её, норовил сорваться. А звонкие, перебивающие друг дружку голоса кричали:
— Фия, открой! Перестань ты, наконец, закрываться. В один прекрасный день выломаем дверь, и будешь без неё жить.
Топча на месте, дуя на замершие руки, у маленького домика, сколотого из тоненьких брёвен, стояли двое ребят четырнадцати-пятнадцати лет: розовощёкая девчушка и парнишка, что забыл надеть дома шапку, и оттого голова его напоминала шар от снеговика. Одетые в овчинные телогрейки они мёрзли, топтались на месте и, однако, смеялись, дожидаясь подругу. Не прошло и минуты, Фия услышала ребят, накинула наспех меховую кофту, подаренную заботливой соседкой, влезла в широкие штаны и надела валенки.
— Да это я так, от метели закрылась.
От мороза тут же зачесался нос, продрогли уши. «А я не верила людям, которые говорили, что в деревнях холоднее, чем в городе, что в местах с сероземельником само по себе на немножко теплее», — Фия в какой за зиму раз улыбнулась своей наивности и сказала друзьям:
— Я готова. Что ж, идём кормушки для дятлов ставить? Дана, ты взяла еду?
— Целый мешок! — подружка демонстративно потрясла им. — Упросила маму дать мне ягод брусники, бузины, рябины. У меня там даже несколько личинок мёртвых. Ну ты знаешь, мой папа их разводит осенью и зимой для рыбалки.
— Сегодня я точно не забыл домик, — усмехнулся мальчишка. — Эй, не смотрите на меня осуждающе раньше времени. Всё при мне, в рюкзаке. Пойдёмте. Фия, давай помогу закрыть дом.
Он протянул руку к Фии, дотронулся до неё, чтобы забрать тугой замок. Фия почувствовала, как щёки начинать пылать. Одновременно стало тепло, и между тем в шее пронеслась резкая боль. Как от ошейника, только не настоящая, а её воспоминания. Фия отдёрнула руку и улыбнулась: