— Я сама, Чоки. Спасибо за помощь.
— Слушайте, давайте к кринице сбегаем. А, Фия, Чоки? Я пить хочу! — воскликнула Дана.
Фия согласилась. Она уже с закрытыми глазами ориентировалась, где в их большой и шумной деревне каждое значимое место. Она не боялась заблудиться, расстояния не казались ей такими огромными, как в первый раз. Шёл третий месяц её свободной жизни, без страха и боли, без унижения и блудных ночей с Герионом. В глазах крепко запечатлелось, как во тьме к ней в хижину ворвался какой-то парень, выволок наружу, зажёг фонарь и представился принцем Афовийским. Фия не верила ему долго, пока, наконец, спросонья в смутных чертах не вспомнила лик Фредера по стеклу. Принц протянул ей документы, дал зелья превращения, рассказал, как ими пользоваться, на клочке бумажки нарисовал карту до Иширута и снял ошейник. Она плохо соображала спросонья, напуганная к тому же мыслями, что это хозяин, он снова хочет видеть её в постели. Но магическое слово «свобода», голая шея твердили одно — давай, следуй тому, что говорит тебе принц. Зная всевозможные хода и лазейки в хозяйские комнаты, с новым мужским лицом Фия проникла в них, собрала сумку с едой, позаимствовала у хозяев одежду, как мужскую для побега, так и женскую для первых дней в Ишируте, и была такова.
Было страшно, дальше окрестностей казокварской шахты Фия ходила раза два-три в жизни, не более. Свои знания о городе, вокзале и путешествии до другой страны девочка черпала из стекла, которое частенько удавалось подслушать, и рассказов друга Бонтина, знающего почему-то об их стране и свободной жизни больше всех герионовских рабов вместе взятых. Ни разу не возникло желание повернуть назад, вернуться в так называемый родной дом. Поддашься страху и снова окажешься рядом перед озабоченным Герионом, его ревностной до помешательства женой, противными детьми. Пока ехала в поезде, Фия привыкала к равным взглядам людей. На неё не смотрели как на малышку и рабыню, юношеское лицо, предназначавшееся для Бонтина, стало первым уроком на пути к свободе. Фие удалось так сжиться с новой ролью, что она вошла в доверие к одному богатому пьяному торговцу и выиграла у него в карты хорошенькую сумму денег. Мужчина под конец поставил на кон своего мальчика-раба и красивого черноухого щенка, Фие очень хотелось помочь этому мальчику и заполучить смешную игривую собачку, но она побоялась играть. Ну выиграет, а что дальше? Пятилетнему малышу навряд ли даст свободу, да и прокормит ли его, ведь может на корм для щенка не останется денег в Ишируте…
В новой стране с первого дня, как перестало действовать зелье, Фие пришлось туго. Жилья не давали, денег хватало лишь на еду, на работу не брали. Куда бы она ни шла, четырнадцатилетней девчонке, разговаривающей по зенрутскому наречию, отказывали. Были места служанкой в кабаке и на постоялом дворе, но разве она для того вырвалось из лап Гериона, чтобы терпеть насмешки и приставания пьяных постояльцев? О прошлой жизни Фия старалась не вспоминать с первых дней в жизни в Ишируте, но сделать это было очень трудно, когда ночью на улице к ней мог подойти мужчина и коснуться за плечо, даже с такой простой просьбой, как узнать дорогу. И ещё сложнее было возле кабаков наблюдать за своими ровесницами, свободными девушками, что стояли и ждали, пока их не позовёт пальчиком какой-нибудь подвыпивший мужик.
Фия несколько шестиц жила воровством, в чём была мастером в голодные времена у Герионов. Как-то, наворовав красивых игрушек и безделиц, она села в телегу и поехала в попутную деревню, дабы продать их подороже. Разговорившись с крестьянами, она узнала, что в деревне пустует дом, хозяйка-старушка недавно умерла, а родни нет никакой. Так Фия и придумала, где ей можно жить, кроме чердаков и подвалов. Зарабатывала она чем придётся, помогая односельчанам. Закрыть огороды, принесли из леса хворост, наколоть двор, покормить скотину, съездить в город на рынок за едой… Много не заработать было на таком труде, но Фие и этого хватало. Хлеб на столе есть всегда, в доме худо-бедно, но тепло, и никто не помыкает.
Резвая девочка быстро нашла себе друзей, Дану и Чоки, которым не побоялась открыть своё мрачное прошлое. Они были хорошими и добрыми ребятами, а Чоки так и радовался, терял ум, когда встречал Фию. Краснел, отводил взгляд в сторону и без конца предлагал свою помощь. Но Фия всё и избегала прикосновений друга, а чтобы остаться с ним вдвоём в доме… Когда она начинала жить в деревне, соседи говорили, что рядом живёт богатый крестьянин, жена у него умерла, и остались детишки мал мала меньше. Нужна ему помощница по хозяйству; человек добрый, своих работников кормит, и место у него в доме много. Фия отказалась. Представит, что за её спиной стоит мужчина, и тут же становилось не по себе, вспоминался хозяин Герион и его жестокость. С Чоки она также боялась оставаться одной в доме. И уж кто такой Чоки? Её ровесник, покойный приятель Шаса и то был старше его на шесть лет. Хватай и не отдавай, сама-то не красавица: остроносая, маленькая, конопатая. Но не могла Фия, страшилась до ужаса приблизить к себе кого-то, когда спаслась от Гериона.
Мороз трещал, с высоких пихт посыпались комья снега, когда Чоки приставил к дереву самодельную лесенку и протянул к себе ветку. Он только встряхнул светлыми вихрами и застучал молоточком.
— Фия, подай мне кормушку. Фия, дотянешься до меня? — его звучный голос эхом разносился по хвойному лесу.
— Смотри, дятел прилетел! Уже ждёт нас! — закричала Дана.
И ведь правда, на соседнем дереве сидел белоспинный дятел, покачивал красной головкой и глаз-бусинок не сводил с ребят. Но тут он встрепыхнулся, закрутил головой и полетел прочь.
— Чего он испугался? — подивилась Фия.
С чащи леса раздалось гулкое эхо, похожее на свист. Свист становился всё сильнее и сильнее, послышался цокот лошадиный копыт, отрывистое улюлюканье, изо всех сил бахнул выстрел. Выскочила лисица из зарослей. А за ней гналась свора собак, штук десять на её одну. С шеи сочилась кровь, а лиса бежала, не видя ничего перед собой. Ещё прыжок, и лапа запнулась за корягу. Собаки тут же вцепились в пушистый рыжий хвост, запрыгнули на спину и принялись рвать. Вдесятером набросились на лису, и грызли, скулили, рычали и насыщались кровью.
И тут снова свист. Земля задрожала, с пихт упал снег, к загнанному зверю выскочили люди на конях. Их было человек пятнадцать, все вооружённые, подвыпившие, одетые в лёгкие кафтаны, потому что со скользких лбов тёк ручьём пот.
— Ату её! Не желайте, псины! — завыл стоящий в первых рядах лоснящийся от пота человек.
Он был размякшимся толстым стариком под семьдесят лет, походил на что-то сырокопчёное, напоминающее жирную колбасу. Он стоял впереди всех, однако держал уздечки наготове — чуть что, и спрятаться за спину вооружённых револьверами и мечами путников.
— Это же… — прошептал Чоки, прячась с подругами за деревом. — Король Иги. Я что-то слышал, что он приехал к нам из столицы, из Анесы отдохнуть, но не верил. Вот те на, перед нами король!
Король, с трудом удерживая тяжеленное тело в седле, обхохатывался над последними потугами лисицы. Слушал её хрипы и, как увидел, что зверь вот-вот испустил дух, забрал из рук слуги заряжённое уже ружьё и выстрел в лисицу.
— Видали, как я её? — погладил он своё начинающее урчать пузо. — Зажарить сейчас на огне. Не повредите шкуру, эта рыжая бестия станет очередным экземпляром в моей коллекции.
— Вы как всегда гениальны, Ваше Величество, — учтиво сказал один из стражников.
Хотя на стражника-то он и не был похож. Держался в стороне, поверх чёрной куртки был накинут меховой плащ, а блестящие штаны и длинные сапоги явно были сделаны на заказ заграничным модельером. В отличие от людей из дворцовой охраны лицо мужчины закрывала маска.
— Благодарю за комплимент, генерал Шенрох, — прокряхтел Иги.
— Бывший генерал, — с нотками грусти промолвил тот.
Иги развернул лошадь, лисицей всё равно занимались его слуги — отгоняли ненасытных собак и тут же, посреди леса, устроили привал — король подъехал к Шенроху и похлопал дружески по плечу.
— Бывших генералов не бывает. Послушайте, я вам обещаю, что со временем помимо убежища дам подданство и должность в моей армии. Но только, если вы из моих людей сделаете воинов, таких мужчин, кто не пожалеет зубами вцепиться в глотку врага. Я хочу, чтобы король Геровальд увидел в моих людей чудовищ Анзорской войны, а не каких-то, знаете, детей.