Эмбер поморщилась от этого мерзкого «жалко». Слышал бы Огастус, что кто-то ещё может жалеть рабов. Она подловила себя на том, что слова этого добродушного мужчины были неприятны ей самой. Она терпеть не могла всякую лишнюю жестокость, но так снисходительно относиться к тому, чем владеешь… Вспомнился младший сын. Наверное, в школьные годы он был таким же жалким защитником доброты и чести, как этот мужчина.
— Нашёл о ком переживать! — перебил очкастого человек, который у мясной стоял с корзиной хлеба. — У тебя хоть не забрали плантацию. Мой отец, мой дед из поколения в поколения пасли коров. Теперь лугов, где можно пасти коров, нет, там шахта — шахта, принадлежащая не нам, а камерутчанам.
Эмбер принесли суп, она всё слушала ругань и брань мужчин. У каждого была своя история, чёрное пятно в жизни, которое оставила чужая армия, живущая в их стране. Только усатый мужчина в пальто молча обедал и кивал им головой.
— А можно вас спросить? — опять влезла в чужой разговор Эмбер. — Как вы относитесь к Джексону Мариону? Вы считаете его предателем?
Люди уставились на Эмбер непонимающими взбешёнными глазами. Рис даже встал, чтобы заслонить королеву.
— Что ты мелешь, женщина? — крикнул один. — Не смей оскорблять Мариона. На нём всё держалось. Только при нём мы почувствовали, что мы полноценные подданные Зенрута, до этого всегда были его огрызком. Марион спас от голода пятерых моих детишек, когда на стройке я сломал спину и не мог больше трудиться.
— Марион восстановил десять деревень, пострадавших от пожара! — закричал второй. — Я благодаря ему получил поле, на котором могу работать.
Шум поднялся несусветный, только и были слышны подвиги Мариона. Наконец, бахнув ложкой по столу, самый состоятельный мужчина заставил приятелей замолчал, прищурил маленькие глазки и сказал:
— Сразу видно, вы не местная, фанеса. Мариона санпавцы обожают. Он для них целый кумир и идеал, свой местный король. Благодетель бедных, помощник предпринимателей и чиновников… Фанеса, я считаю, Марион весь срок своей недолгой службы превращал санпавцев в свою преданную армию. Посмотрите на моих знакомых, как они преданы ему. Да и я тоже люблю Джексона, мы были хорошими партнёрами по добыче сероземельника. Мне и моим компаньонам по делу сильно не понравится, если с Марионом государство сделает что-нибудь плохое. Фанеса, да, у меня торчит чёрный винамиатис, а Марион — противник рабства, но это не мешало ему сотрудничать со мной. Ему нужны были соратники, пусть и подлые. Я не поддерживал восстание, как и большинство моих компаньонов, но мой меркантилизм будет роптать, если казнят человека, который даже с клеймом мятежника и убийцы может продолжить играть роль моего надёжного партнёра.
И, договорив, он отрезал смачный кусок говядины и засунул его в рот, жирный от сала.
Посидев ещё минут двадцать с мужчинами, Эмбер взяла Риса под руку и отправилась на морской берег. Она уже не шла в сторону прибрежного рынка, хотелось побыть подальше от людей. Синие, розовые, жёлтые цветы, посаженные на маленьких клумбах детьми, благоухали так сильно, что только солёный запах моря мог их перебивать. Шумели кипарисы, а их перекрикивали чайки. Эмбер хотела встать на деревянный причал, но он был занят — на нём рыбачил старик. Она смутилась, разозлилась, ведь это был её причал, её и Конела! На нём они, молодые и совершенно не думающие о завтрашнем дне, познакомились. Они не знали, что родители в тайне от них готовят помолвку, они просто любили друг друга. Вернуться бы назад, хотя бы на один день… Или привести бы сюда на этот крохотный причал сыновей, показать им место, где зародилась любовь, думала Эмбер.
— Извини, что отвлекаю тебя от мыслей, — обрушил витание королевы майор. — Я так подумал, Марион — один из лидеров мятежа, но казнить мы его не можем. Санпава полностью может выйти из-под нашего контроля.
— Я тоже так считаю, — вздохнула Эмбер. — Однако моего брата сложно будет отговорить от затеи расплатиться по счетам. Марион жестоко оскорбил Огастуса, он избил его. Ты только молчи об этом! — осторожно крикнула она. — Огастус не простит Мариона, он желает ему самого строго наказания, даже сильнее чем Эйдину и остальным.
Королева замолкла, уставившись на пышный залив. Чайки кричали, не собирались прекращать свою охоту на рыбу, которая притаилась глубоко под водой. Но так или иначе оказывалась в их цепких клювах.
— Из моего брата правитель выходит гораздо лучший, чем я, — горько сказала Эмбер. — Он умеет видеть сразу всю страну, всех наших соседей. Часто я полностью отдаюсь в его руки и лишь наблюдаю, как от моего имени он строит государство. Но у Огастуса есть противная черта, мешающая ему успешно властвовать, — личную жизнь от совмещает с государственной. Ему всё равно, что случится, если мы убьём Мариона. Огастус хочет отомстить. Вот Уиллард, ты же знаешь, как мерзко он обращается с бедным мальчиком… Уиллард мог быть полноценным охранником Фредера, как, например, ты у меня. Но… Риан, признаться тебе по-честному, порой я ненавижу своего брата за то, что он отказался от престола и возложил бремя власти на меня.
Эмбер взглянула за море. От него веяло холодом, волнительной подводной жизнью, серой галькой, хрустящей под ногами. Позади на берегу громко кричали местные мальчишки, играя в солдат. А вот и сами камерутские солдаты, идут по берегу с пьяными шлюхами. Эмбер слушала их противную заискивающуюся брань, пока не услышала голосок младенца. По другой стороне от пьяниц шла молодая пара: мужчина, женщина и грудной ребёнок, прильнувший к телу отца. Женщина была зенрутчанкой, судя по её чистой, без примеси чужеродного говора речи. Муж был одет в форму камерутского солдата.
— Какая мерзость, — прошептала Эмбер. — Санпава, загнившая земля.
За сегодня она перетерпела сколько всего, к чему брызгало отвращение, что и перечислять не хотелось. Как и спрашивать себя, что было самым противным, заляпанным грязью деянием: наряжаться в обноски нищенки, ходить с мерзким бородавчатым лицом, с наигранным раболепием наблюдать за бесчинствами чужих солдат, слушать, как безграмотные мужики восхваляют предателя Мариона, или же видеть счастливую зенрутчанку в браке с врагом. От последнего становилось вообще дурно. При виде светлокудрого младенца Эмбер вспомнила своих сыновей. Наверное, этот малыш, как и её близнецы, не будет делить людей на своих и чужих, не будет видеть разницы между зенрутчанином или камерутчанином, рабом и свободным. Да, это хорошее качество, похвальное, но не в его положении.
В спину Эмбер дышал Рис. Когда она неосознанно прошептала «Тобиан», майор вздохнул, он считал, что понимает боль королевы — на восстании убили его единственного сына. Эмбер и вправду хотела кричать, высказать хоть кому-то из людей своё отчаяние. Больше года назад она потеряла Тобиана, когда о приближении войны узнает Фредер, то и он отторгнет мать. И всё из-за Санпавы, земли трёх хозяев.
***
Солнце зашло, луна и не думала загораться на небе, освещать дорогу путникам. Лишь филины ухали, кружась над гречневыми полями, выискивая своими большими глазами зазевавшихся мышей. Геровальд вернулся в зимнюю резиденцию к полуночи. Пока шёл совет, внутреннее его самолюбие купалось в уважении, страхе, которые исходили от генералов и министров. Но совет закончился, и Геровальд не чувствовал под собой ног, он был изнеможён, на грани от мучительных переговоров, хитроумных планов. Если древние легенды правы, и когда-то давно люди действительно забирали магию у ближнего, Геровальд знал, как это могло происходить: человека сгоняли на вершину, на холм, давали ему власть, называли владыкой всего сущего и затем въедались в него бешенными глазами, кричащими: «ты должен, ты обязан, повелевай нами, думай за нас». И тут же: «ты не прав, прислушивайся к нам». Силы покидали тело, он сохранял гордую осанку, считал, что управляет миром, но принимал решения, придуманные уже за него, впитанные с молоком матери, с дядиной лаской, с просьбами генералов. И в конце оставалась оболочка, лишённая сил, магии, оболочка, забравшая душу из Божьего лона в пекло войны.