И казарка, радостно гогоча, побежала к Леокурту. Датия снова хихикнула и покачала головой — эх, старый ты ребёнок!
— И что? — неожиданно вслух ответил Леокурт.
«Невидимая словесная связь мыслечтецов», — вздохнула Нулефер и поймала на себе взгляд матери, который говорил тоже самое. Для неосведомлённой Нулефер была занята игрой с Лорой, но мысли её крутились далеко-далеко от забав с магической ровесницей. Она между делом всё поглядывала на Аахена, который примостился на кресле возле родителей и изучал дневник Хакена. Пальцы юноши были в чернильных пятнах — как обычно он ночью строчил трактаты о винамиатисе. Нулефер оборачивалась к нему сердито, она не забыла ещё, как он назвал её экземпляром, но с нетерпением ожидала ответа.
У Твереев было уютно, гостеприимно, почти как у себя дома, но чувство, что за тобой следят, щекотало нервы. Как только Нулефер вошла в резиденцию Твереев, она ощутила «дыхание замка»: водная магия перестала её слушаться. И всё бы ничего, но «замок» не действовал на человеческую магию, в отличие от природной, — Леокурт и Даития общались мыслями, Лора превращалась в людей. Это маленькое ущемление, на которое в Зенруте она привыкла не обращать внимание, в Тенкуни вдруг вылезло на поверхность и безбожно выпятилось во всей своей красе. «Мало мне Тенрика, ходящего за мной по пятам, теперь в мою голову полезут», — вспыхнула бы Нулефер, если б это было можно. Но за два дня, как она узнала о приглашении, Нулефер сильно натренировала себя выбросить всё лишнее, что только вспомнится. И восстание, и магию Уилла, и Бонтина. «Всё же Бон правильно поступил, что приучил меня и Люси называть его этим именем в любой обстановке, захочу проболтаться, но мысленно назову его Боном», — говорила она.
— Интересно, интересно! — крикнул Аахен.
— Сынок, ты опять в своих книгах? — нахмурилась Даития. — Ну нельзя же так.
— Не опять, а снова! — возразил Аахен. — Мама, имей уважение, фанеса за два дня перечитала столько книг, я не могу бросить её дневник.
— Это болезнь, — вздохнул Леокурт. — Болезнь под названием наука! Я уважаю её, но как она крепко залезла в сердца молодых людей, намертво закрепилась. Вот был бы нормальным парнем, так нет же, наука! Мой сын стал её жертвой в прекрасном радужном детстве, она вторглась стремительно в его жизнь, захватила, закружила и… сломила дух мага. Издевалась, как могла над своей жертвой, моим единственным сыном. Да что там издевалась, она передала ему свои нравы и превратила жертву в маньяка.
Отец закончил и посмеялся над своим пышным монологом, но Аахен спокойно кивнул ему, соглашаясь, и добавил:
— А поточнее, научным маньяком, папа. Я бы на твоём месте не шутил так, ты же сам заинтересовался гипотезой о том, что магия это не божий дар, а земная материя. Она прочно связана с землёй, передаётся по крови — она не имеет никакого отношения к душе, и пора бы магии дать другое название. А это глупое слово оставить для старух, которые говорят, что могут цветочным отваром приворожить одного человека в другого.
— Неисправим! — воскликнул Леокурт.
— Как и моя дочь, — с улыбкой подхватила Ханна.
— Я промолчу, не хочу дурно выражаться при наших гостьях, — засмеялся Аахен и чётко про себя крикнул ругательство отцу. Тот услышал его и послал сыну своё, более крепкое.
— Вот бы все могли читать мысли, как вы, — Ханна догадалась о «разговоре» отца и сына. Она замолчала, но невольно подумала, хотя так боялась вспоминать при Твереях, что с такой способностью от неё не ускользнули бы секреты дочери.
Леокурт сдвинул брови, но моментально натянул на лицо приветливую улыбку.
— Вы не можете представить, фанеса Свалоу, каким бы ужасным стал мир. Нет, дружба и любовь останутся вопреки расхожему мнению, люди научатся спасительной лжи и сокровенности личной жизни. Правда, Даития? — Леокурт подмигнул жене, которая положила в ответ руку ему на плечо. — Исчезнет лишь искусство. Да, да, да всеми уважаемое искусство! Нет больше потаённого, замысел книги станет ясен людям ещё до первого слова на бумаге, картины из головы художника, не успев замереть на холсте, возникнут в глазах зрителей, музыку все услышат без нот и инструментов. Писатель не напишет, художник не нарисует, музыкант не сочинит. Всё это станет ненужным, а мир без искусства — пустым и мёртвым. Мы с супругой в какой-то степени прокляты богами. Ну, не будем о грустном, давайте ещё съедим булочку с вареньем.
И как быстро он начал свои рассуждения, также быстро Леокурт их закончил. Сменил унылую маску лица на радость и вспомнил о любимом лакомстве, о двух гостьях, о любимой казарке и о дочери, которая вдруг осталась без товарки по игре — Нулефер и Аахен один за другим сообщили, что им на пять минут нужно выйти, помыть после варенья руки.
— Небось, одни захотели побыть, дадим нашим детям свободу, — проговорила молчаливая Даития. — Кстати, фанеса Свалоу, вы хотите на днях посетить галерею картин?
— Подумаю, — Ханна ответила холодно, поставила на столик чашечку и отодвинулась к спинке дивана. На лоб выглянули хмурые подозрительные морщины. С уходом дочери женщина посерчала в лице, окаменела в осанке, изменила голос. — Малеры Твереи, мне необходимо вас кое о чём спросить… можно задать вопрос только вам двоим? — с сомнением Ханна покосилась на Лору.
— Спрашивайте смело при нашей дочери, — сказала Даития, — она должна привыкать к своему будущему статусу.
— Хорошо… Малеры Твереи, зачем вам это нужно? Что вы хотите от моей дочери? Я не вчера родилась, чтобы поверить, что вы просто решили взглянуть на зенрутского мага. Но я не понимаю, зачем вам понадобилась Нулефер. Вы хотите использовать её в политических целях, собираетесь по ней вывести какую-то формулу и узнать, как манара превратить в мага. Или что?
Воцарилась тишина. Замолчала казарка, почувствовав на себе напряжение гостьи и задумчивость хозяев.
— Защитить, — хрипло произнёс Леокурт и помолчал с минуту. — Тенкуни — не ваш съедаемый классовой ненавистью Зенрут, но и у нас проблем хватает. Нулефер, помогавшая Эмбер отстоять власть, слишком известна и поэтому уязвима. Я знаю, фанеса, что ваша дочь вернула к жизни Фарар, которая устроила тотальную экзекуцию моих граждан. Выжившие освободители и маги растрепали эту весть на «ура». И…
— Нулефер только дала Фарар противоядие! Это не причина угрожать ей! Мятеж был обречён, даже не разбуди моя дочь Фарар, королева отдала бы так и так приказ выпустить магию на мятежников!
— Вы абсолютно правы, но это не умаляет Нулефер в глазах мятежных магов и их соратников. Фарар стала одной из самых известных фигур восстания, фигурой кровавой. И за её спиной пряталась Нулефер. Фанеса, у вас ненавидят друг друга униженные и унижающие, у нас маги и манары. В Намириане таятся в тени много радикальных магов, которые мечтают выгнать с Тенкуни всех манаров и… отомстить предателям, — они так называют магов вроде вашей дочери и Фарар, — за муки своих товарищей, — Леокурт примолк, чтобы покряхтеть, и продолжил. — С развитием технического прогресса нужда в магах стала отпадать. Во времена нашего правления мы с женой пытались найти баланс между магами и манарам, сохранить их дружественные отношения, приходилось даже тормозить освоение новых технологий. Но Видонома не волнуют настроение в Тенкуни, ему важен прогресс, прибыль, власть над остальными государствами. Он отправит в Зенрут тысячу магов на завод винамиатиса, пригласит сюда миллион манаров, и закроет глаза на то, как с исчезновением тенкунских традиций, людей захлебнёт ненависть и зависть. Нулефер может попасть под нашу безжалостную машину противоречий. Она уже попала, уже недобро прославлена. Этот один маленький поступок, связанный с исцелением Фарар, будет за ней долго идти, пока Нулефер не учудит нечто более грандиозное. Один поступок! У Аахена недавно вот появилась прославляющая его выходка. Не прошло шестицы с его избрания и инаугурации в совет, как он позволил себе непозволительную для старейшины глупость: притворился встречающим, наплёл брехни, под конец похитил дочь прямо при её матери. Наш сын в ваших глазах сильно опустился, фанеса, а как долго похищение зенрутского мага ему будут помнить соперники? Вот у вас, фанеса Свалоу, есть мелкая история, которая изменила вам судьбу?