Ханну пробрала сильная внезапная дрожь. Воспоминания о далёком детстве невыносимо живо встали перед глазами. Она вздёрнула плечами, машинально пытаясь закрыть руками уши. Только бы Твереи не услышали её мысли. Но Леокурт и Даития не проявили любопытства.
— Мы хотим вас защитить, — сказал Леокурт, засмеявшись. — Ну и возвысить нашу семью в Тенкуни в глазах простых людей, водя дружбу с таким исключительным магом, как ваша дочь. Займите Нулефер, как мать, чем-нибудь интересным, чтобы она не думала о проблемах рабов или магов. Увлеките её. Да вот тем же Чёрным океаном.
Пока родители вели волнительный разговор, за дверью, в метре от стены говорили, никого не слыша, Нулефер и Аахен.
— Что ты скажешь про записи?
— Хм, вещица любопытная, — почёсывал нос старейшина. — И почерк Хакена, я успел его запомнить, когда книги тебе отправлял. Но поверить так сразу не могу, прости. Нужны доказательства. А как у тебя успехи с изучением, нашла что-нибудь об абадонах?
— Нет, Хакен не писал больше про них, — погрустнела Нулефер и восхищённо добавила. — Но я нашла следующее. Его первой магией на пути к освоению всего целительства стало акушерство. Не лечение слепоты или сердечных болезней, а акушерство. Хакен, как ненормальный, бежал помогать женщинам с трудными родами. Аахен, он думал о Шеилии и Парре и об их дочерях! Вот оно что! И больше всего спешил выхаживать новорожденных близнецов. Девочек, надо добавить.
— У Хакена была своя дочь, он мог в те моменты думать о ней, — задумчиво сказал Аахен.
— Тогда другое. Ты читал Тиберия Сназовия?
— Читал.
— Славно! Он был наставником и затем советником вождя Йосема, он знал его ещё с детства — жили в одной деревне. Помнишь, что Йосем не всегда был сильным и жестоким? Тиберий знал его как трусливого мальчишку Эсма, сосавшего до семи лет мамину грудь вместе с младшими сёстрами. А в тринадцать лет Эсм внезапно изменился. Сперва стал размахивать кулаками на сверстников, потом перестал звать мать матерью, а отца отцом. Он в детстве не называл себя сыном Неонилиаса, но односельчане часто не могли понять умные слова и термины, которыми тот говорил. В четырнадцать лет застенчивый, чахлый, всеми обижаемый мальчик поймал в вырытую яму помещика, который обирал его деревню, собрал односельчан и отрубил топором ему голову. В людях не бывают столь быстрые перемены!
Но Аахен ей не верил.
— Тиберий мог написать биографию своего ученика под его диктовку. Тем более, что мы читаем его тексты в переводе, не на древнезенрутском. Нулефер, твои исследования достойны обсуждений, но нужно хотя бы доказательство, что Хакен верил в свой дневник, а не писал детскую сказку внукам.
— А как нам этого проверить, Хакен же умер век назад? — прикусила губу Нулефер. — Слушай, Аахен, а может нам встретится с его потомками! Вдруг, они что-нибудь, но слышали о Чёрном океане.
— Хорошая идея. В Тенкуни люди гордятся великим магами в семейном древе. Я подам запрос, чтобы нам отыскали ближайших его правнуков. Примерно вечером уже получу ответ.
— Завтра мы сможем к ним наведаться, давай, вместе?
Аахен грустно покачал головой.
— Завтра не сможем. Я старейшина, моё положение обязываем меня заранее сообщить людям, что я хочу с ними встретиться, приказать охране обеспечить безопасность моего посещения. Трое моих охранников уже получили нагоняй от своего начальства, потому что позволили мне сбежать в порт. Я не хочу больше людей подставлять. И к тому же, ближайшие дни я буду занят, в совете очередные обсуждения. Эх, это мой долг…
Освободился Аахен только спустя пять дней. Для него и Нулефер срок показался безумно большим, но ничего не поделать. Аахен узнал всё про потомков Хакена. Самой пожилой, самой, возможно, всезнающей оказалась девяностолетняя Века Мастин — старшая дочь первого внука Хакена.
Женщина почти ослепла, оглохла на одно ухо, тяжело опиралась на трость. Она представляла собой застрявшую между двумя мирами душу, которую не выпускало на волю бренное тело. Но мале Мастин горячо приветствовала гостей, и не потому, что к ней наведались старейшина с зенрутским магом — ей было приятно, что на свете всё ещё помнят и любят её покойного родственника, чей дар исцеления унаследовала и мале Мастин.
— У нас к вам несколько вопросов, на которые, мы надеемся, вы дадите ответ. Мале Мастин, — спросил Аахен, — вы не застали вашего великого прадеда, но, может быть, бабушка или отец показывали вам вот этот дневник?
И он протянул ей документ. Века долго вертела в руках старую книжонку, присматривалась к каждой буквочке и качеству бумаги.
— Нет, я первый раз вижу эту книгу.
— Если предположить, что дневник написал ваш прадед для вашей бабушки, как он мог исчезнуть из семейной библиотеки и оказаться в другом месте? Нулефер нашла его во дворце Эмбер Афовийской.
Дряхлые пожелтевшие руки мале Мастин погладили ветхий корешок дневника.
— Я не знаю, как он попал во дворец. Но знаю, что вещи моего прадеда разбросаны по всему миру, валяются в забытых сундуках, хранятся в частых коллекциях. Мой отец, он… он не ценил память Хакена. Он хвалился своим дедом перед обществом, но это был всё спектакль, созданный для заработка денег. Когда умерла бабушка, отец стал распродавать вещи Хакена по антикварным магазинам и любителям старины. Я была тогда совсем маленькой, но запомнила, как в дедушкино поместье приезжали день за днём кареты и увозили диваны, стулья, книги, даже одежду. Так мой отец избавился от всего вещного, что связывало нас с Юрсаном Хакеном, и поссорился на всю жизнь со своими братом и сестрой.
— А вы слышали что-нибудь о Чёрном океане, о том, что Хакен побывал за его пределами? О полузверях, живущих там? — прямиком в лоб спросила Нулефер.
— Нет, — ответила старуха. — Но бабушка часто рассказывала мне на ночь удивительные сказки об огромных существах, она говорила, что эти сказки услышала ещё от своего отца.
Мале Мастин поднесла к глазам дневник и застыла, безнадёжно всматриваясь в нарисованного пустоглаза. Она гладила посыревшие от времени страницы и протяжно вздыхала, с каждым глотком воздуха приближая к себе смерть. Нулефер посмотрела на стены за спиной Мастин. На розоватых обоях, наклеенных на слои трёх или четырёх предыдущих, не переживших хозяйку, других полотнах обоев висели десятки портретов. Громадные, ростом с человека, в узорчатых рамах, и совсем малюсенькие, нарисованные искусным художником-ювелиром. На портрерах были предки Веки Мастин, её прадеды и прабабки, их родители, и внуки, братья и сёстры: застывшие под кистью художника в неподвижной позе с выпущенными вдаль огненными стрелами, с кружащими вихрями над головой; почти невидимые, запечатлённые до мгновения перед перемещением. А рядом портреты сыновей, внуков и правнуков самой Мастин: один держит в руках магниты, второй под лупой рассматривает зёрна пшеницы, третий препарирует лягушку. И чем новее был портрет, тем меньше человек нуждался в магии.
— Ничего, — поникла Нулефер, когда они с Аахеном покинули дом правнучки Хакена. — Ты хотел найти доказательства, но из ныне живущих никто не слышал про абадон.
— Это плохо, — подтвердил Аахен, — но нам стоит поискать в другом направлении. Вот как псевдонаучные писанины попали в библиотеку королевы? Нулефер, у тебя есть человек, которого можно расспросить?
— Пожалуй, есть, — расплылась Нулефер в улыбке.
Вечером они собрались у Свалоу и пробудили связывающий голоса винамиатис. Ждать пришлось долго, до полуночи, пока на другом конце камня не раздался голос и стекло не показало классную комнату с плакатами зенрутских полководцев.
— Здравствуй, Уилл! — пропела Нулефер. — Ох, познакомься с Аахеном Твереем, недавно избранным старейшиной Тенкуни. Аахен, рада тебе представить Уилла, он… состоит в охране принца Фредера, поэтому я его вызвала.
— Такой молодой и уже в охране? — подивился Аахен.
Уилл недоверчиво, напряжённо посмотрел на него. Невольно Аахен сравнил себя с Уиллом. Друг Нулефер был целым кабаном, сильным, мускулистым, он казался взрослым мужчиной рядом с ним, маленьким и худеньким учёным-любителем. Какой тут шестнадцатилетний подросток, спросил бы себя Аахен, если бы не глаза Уилла. Тусклые, молчаливые, с еле заметной искоркой радости, которая заиграла, заплясала, стоило ему увидеть Нулефер. Аахен смотрел на юношу всего-ничего, но первый возникший у него в голове вопрос, озадачил его: «Почему этот парень так скован?».