— Согласна! — крикнула она. — Но у меня к вам встречные условия. Моя дочь должна быть огорожена от вашего… правосудия. И я не хочу, чтобы вы или ваши близкие причиняли вред моей камеристке.
— О, об этом не беспокойтесь! Тина будет воспитываться вместе с моими детьми. И ваших рабов я не трону. Это ваша собственность, со своей я сам разберусь. Элеонора, вы можете продолжать вести свободную жизнь, я вас не запугиваю. Можете иметь любовников на стороне, но снаружи вы с Эваном должны смотреться прекрасной семьёй.
И он протянул Элеоноре руку, которую та, не раздумывая, взяла. Хитро улыбаясь, они долго смотрели друг на друга, гадая, кто больше выиграл от удачного договора. Опустив руку, Нормут заорал:
— Эван! Живо сюда!
Эвана не нужно было ждать. Он прибежал сразу на крик брата, держа в руке кий.
— Ну что тебе…
Нормут шагнул к Эвану, схватил его за плечо и бросил к креслу Элеоноры.
— Она — твоя жена. Я так сказал. Я приказал.
Эван потёр горящее плечо и протянул:
— Ну вот ещё размечтался, я с ней чисто отдыхал. Ты же сказал, просто увлечь её.
— А теперь говорю — женись.
— Ты рабам указывай. То же мне господин нашёлся! На родного брата голос поднимает, а как в его сыновей стреляют, молчит!
Не успел Эван храбро окинуть брата победоносным взглядом, как сильная рука впилась в его щёку, и он со всего размаху полетел в стенку. Нормут завис над братом со сжатым кулаком.
— Одно слово, и Элеонора станет вдовой, не успев обменяться с тобой кровью. Ты меня понял, позорный щенок?
Брат судорожно произнёс «да» и попятился, не вставая на ноги, из комнаты. А Нормут обнял будущую родственницу за плечи и пошёл к жене доносить приятную весть.
И вот уже как второй месяц Элеонора жила в имении Казокваров, днём играла для публики роль любящей невесты, семейными вечерами слушала, как Нормут распекает Эвана, а утром просыпалась от криков невольников и безнадёжных просьб о пощаде.
***
Маленький фургончик, запряжённый лошадьми, остановился в торговом квартале. С пыльных козлов соскочила Люси и помогла спуститься Тине, крепко вцепившейся в её руку.
— Встретимся через два часа у этого столба! Спасибо, что подвезли и не выдали меня Казокварам, — крикнула она замерзающему в дырявом плаще кучеру.
Всего два часа, пока престарелый раб будет покупать хозяевам необходимые товары, есть в запасе. Люси шла быстро, не слыша гогот зазывающих её торговцев. Пропустила две улицы, площадь, свернула в арку и через заброшенный участок вышла на неширокую спокойную улочку. Тина канючила, но Люси в ответ улыбалась и говорила, что они скоро придут. Она не могла замедлить ход, пропустить бесценные минуты, которые в последнее время стали выпадать так редко — увидеть, поговорить, услышать голос, единственного оставшегося в Конории друга. Бонтина. Не так часто у неё получилась выбираться в город с кем-нибудь из казокварских рабов под предлогом, что она просто хочет показать Тине зверинец или покатать на карусели. Тина стойко, как маленький солдатик, обещала не рассказывать маме люсины секреты, для неё тайные встречи с Боном были игрой, но для Люси — последним светом.
Среди жилых домов стояла бакалейная лавка. Зяглянув в окно, она увидела его. Повязав поверх клетчатой рубашки белый, чуть попачканный передник, Тобиан собирал корзинку с хлебом, мукой и сахаром для старушки. Возле прилавка переминался с ноги на ногу потёртый мужчина. Тобиан, передав старухе корзинку, лихо подскочил к нему, поставил на стол бутылку вина и взял монеты.
— Заходите ещё! — услышала Люси звонкий беззаботный голос, когда мужчина открыл дверь. — Бабушка, с вас два аулима и пятьдесят бимов.
Люси вошла в бакалейную. Тобиан, такой же бледный, взлохмаченный, поправлял после покупателей товар на полках, одновременно записывая в большую тетрадь полученную прибыль.
— Бон, здравствуй! А мы пришли! — крикнула Тина.
От её тоненького голоска Тобиан подскочил, на лицо тут же наползла широкая улыбка. Одним махом он бросил на стол тетрадь с пером и подбежал к двери.
— Кто к нам пришёл в гости? Тина, ну никак не привыкну, что ты научилась выговаривать букву «Р»! Давай закружу тебя, солнце! — и Тобиан поднял, а затем подбросил в воздух визжащую девочку. — Кто быстрее до угла, тому конфета!
Люси прислонилась к стене и засмеялась над безбашенной и неожиданной игрой двух детей. Так привычно было видеть занимающегося ерундой Тобиана, потешного, забывшего обо всех мирских делах.
— А куда прекрасная дама спряталась? — закричал он, но уже обращаясь к Люси. — Нехорошо стоять одной, а ну-ка иди сюда. Тоже конфеткой угощу. И печеньем, и шоколадом. Всё за мой счёт. Доход заведения не пострадает!
Люси только ласково сверкнула глазами. Вот он весь Тобиан, хоть трудится в бакалее, хоть после изнурённой шестицы сбегает от Казокваров к Урсуле за зельем — ни единого хмурого жеста. Безграничного веселье и желание как можно дольше вдыхать жизнь. Но кто из посетителей этой лавки знает, какой человек продаёт им хлеб и папиросы?
Тобиан работал приказчиком в лавке месяц. Получив свободу, он встал перед сложным, привычным для всех вольноотпущенников путём — а что дальше? Как жить? Как ни старался, своего места он нигде не видел, не знал, что его увлечёт, где найдёт себе он пристанище. В прошлом Тобиан мечтал поступить академию и выучится на офицера; у него оставались ещё шансы — Фредер готов был замолвить за него слово. Но брат, та причина, по которой он так стремился стать военным, отпала, и проживать ненужную для него жизнь Тобиан не собирался. Он пошёл в приказчики только потому, что это было первым местом, куда его взяли и откуда с чистой совестью можно в любую минуту уйти.
Тобиан жил один, снимая рядом с работой маленькую квартиру, на которую отдавал половину заработанных денег. Фред готов помочь брату с жильём, но Тобиан знал — он потом будет чувствовать себя должником перед ним. Он и так попал в зависимость от мамы и дяди, Фредер остался единственным равным человеком в семье. Попросить о такой огромной помощи, как покупка дома, — и всё рухнет. Урсула, его опекунша, бывшая тётя, говорила, что он может остаться у неё, но Тобиан отказался. Он не хотел быть нахлебником или просто бельмом на глазу у чужого человека. У чужого. За прожитые вместе годы Урсула так и не стала его тётей, родственницей, которая оберегала бы его теплом. Тобиан уважал, ценил Урсулу, был привязан к ней, но никогда не чувствовал любовь. Их маленькая семья — он, Уилл и Урсула — была только сожительством, собранным по приказу Огастуса. С подписанием вольной в памяти воскрес в новом свете приезд в дом Фарар сестёр Свалоу и Мариона. Тогда Урсула спокойно и равнодушно попросила его вернуться к Казокварам, чтобы не портить своё лицо перед важными персонами. Задумывалась ли она, что Тобиан только и жил от конечника до конечника, дабы сбежать из ада? Представляла, как он целый день будет гулять по казокварским шахтам? Внезапно Тобиан стал осознавать, что одним из тех, кто отвечал за выращенных детей на заводе, руководил отбором матерей, отправлял подросших малышей в приют, была Урсула Фарар.
Дни шли, а освобождённый Тобиан не чувствовал радости воли. Покоившийся в шкафу ошейник и редкие встречи с матерью и дядей давили на него непосильной тяжестью. Он часто видел на улице прошлых друзей Исали, подойти бы к ним, заговорить, но о чём? Значимая и любимая часть жизни просто вычеркнулась, оставалось лишь стереть её из памяти. Как-то Нулефер через винамиатис связалась с ним, она была взволнованна, путалась в словах и, наконец, выкрикнула, что в тенкунской деревне возле Намириана встретила человека, один-в-один похожего на Бонтина! Только толстоват слегка. А так даже голос был тем же. Нулефер упрашивала Тобиана познакомится с человеком, который охотно делится с ним своим лицом. Но он не захотел. Зачем тормошить судьбу, искать какой-либо связи с людьми, если в любой момент личность Бонтина может исчезнуть, и ему предстоит стать каким-нибудь Утшином, Сивом или Бьёрном.
Но прошлое и не думало отпускать. В памяти раз за разом приходилось восстанавливать грязные, липкие дни, проведённые у Казокваров. Устроенный им самосуд не мог сойти на нет — Тобиану предъявили обвинение в покушении на жизнь Дриса. Он знал, что ему ничего не грозит, мама и дядя не допустят, чтобы в каторжной повозке исчезло зелье превращения, и тайна дворца раскрылась, но постоянные следственные действия и дача показаний изматывали. Хотя были и свои плюсы в этой тянучке — отношения дяди и Нормута сильно испортились, они по-прежнему общались, только из лучших друзей превратились в двух разъярённых псов, сидящих на одной цепи. У следователя в кабинете и на удивительно скором суде Тобиан не прятался за самообороной, он прямо, не отводя глаза в сторону говорил, за что выстрелил в Дриса. Подчёркивал каждый раз, рискуя показаться «опасным» для общества человеком и снова нарваться на ошейник, что выстрелит ещё тысячу раз, если столкнётся с насильником. Несмотря на возвращение в кошмар, Тобиан был счастлив, что может высказаться, причём прилюдно — став свободным человеком, он стал свидетелем в делах против Дриса и Гериона. Он не жалел слов и рассказывал присутствующим в зале суда, в большей части обычным городским любопытным, всё, что скрывают в себе зенрутские шахты. Самым приятным стал тот день, когда Дрису наконец вынесли приговор — пять лет каторжных работ в шахтах далёкой Санпавы. Мало, но между тем большее, что мог получить казокварский сын. Тобиан своими глазами видел, как на руки и ноги Дриса одевают цепи, а простой отслеживающий винамиатис в ошейнике для подсудимых заменяют на чёрный.