— Эй, мам, а может мы и ему купим что-нибудь? Шапку, чтоб не мёрз? — засмеялась она.
Ханна не сразу поняла, о ком говорит дочь. Но промелькнувшая за бежавшей Нулефер тень сказала сама за себя — Идо Тенрик. Проходящий, разглядывающий сорта чаёв, испарился и оказался в метре от белок, примостившись за телом грузных зевак. Он давно стал неотъемлемой, постоянной ищейкой, снующей возле Нулефер и Аахена, выискивающей их в сердце Намириана и в отдалённых районах Тенкуни, где те искали исследователей Чёрного океана.
Первые дни Нулефер пыталась заложить Тенрика, сдать его местной полиции, подключила к поимке мятежника Аахена и его людей, но поймать проходящего было невозможно. Он исчезал, едва в его сторону бросались полицейские и даже оруженосцы, и появлялся, когда Нулефер и Аахен оставались одни. По прошествии месяца охота за Тенриком поднадоела, он не вредил Свалоу или Твереям, он стал такой же повседневностью, словно воркующие под ногами голуби. Попытки Идо завести с ними разговор Нулефер и Аахен оставляли пустыми, заявив в самом начале Идо, что лживые проповеди мятежника слушать не будут. Через месяц дошло до того, что после мучительного дня, проведённого в библиотеке или на судне какого-нибудь рыбака, плавающего в сторону Чёрного океана Аахен спрашивал: «Ну что, пойдём в ближайшую булочную? Наш сторож проголодался». Или говорил: «На открытом воздухе гулять не самая лучшая идея, у Идо нет тёплой одежды».
Так и проводили они всё свободное время втроём. Возвращаться домой Нулефер и не думала. Твереи обеспечили её с мамой всем необходимым для проживания, даже услугами личных магов, продолжала школьное обучение Нулефер вместе с сестрой Аахена. К сожалению, за хорошую жизнь с «собратьями» приходилось платить. Было что-то склизкое и тянущее в собраниях старейшин, на мероприятиях, посвящённых исторической дате или открытию нового памятнику, когда совет старейшин или отошедшие от дел Леокурт и Даития брали с собой Нулефер и рассказывали о единстве всех магов и манаров мира. В Тенкуни магия оставалась в незначительных блеклых вещах — в разогревании чая огнём, в общении мыслями с соседом, до которого лень дойти. Нулефер скучала по Зенруту, в котором каждый маг на вес золота, а его способности поражают даже людей, живущих с ним бок о бок на протяжении десятилетий.
От повседневности Нулефер и Аахена спасал дневник Хакена и попытки глазком взглянуть за границу Чёрного океана. Новые знакомые из прибрежного к океану города Зий — Бабира и Куфира Карий — были единственными людьми, с которыми они не страшились поболтать, забыв про свой статус. Но и тут Нулефер ждали неловкие минуту, когда Карии спрашивали её о своём друге и однокласснике Джексоне Марионе, о положении дел которого, она могла судить только из вестей, доходивших до Тенкуни.
…Ханна смотрела в спину дочери, любующейся танцем белок. Нулефер заливалась заразным смехом от беличьих шумных игр, их нелепых подёргиваний пушистыми рыжими хвостами и представляла из себя бесконечную ребячливость. Раскинутые руки, соединяющиеся только для хлопка, нескованные ноги, разве можно было узнать в этой девушке ту зажатую тихоню, прячущуюся от людей на речке в Рыси?
— Мама, иди посмотри на белок! — крикнула Нулефер.
Ханна подошла к ней, косо стрельнув глазами по Тенрику, но дочь переключилась на связывающий голоса винамиатис, из которого раздался волнительный голос Аахена:
— Нулефер, ты свободна? Мы ждём тебя! Оно сейчас заработает! Быстрее, я не могу ждать!
Нулефер развернулась прыжком, чмокнула маму в щёку и сказала торжественно:
— Аахен запускает своё детище! Мне пора!
И затем бросилась бежать, задрав от мокрого таящего снега платье. Ханна, не думая о времени и подарках, любовалась дочерью, неуклюже перепрыгивающей яму на дороге, держащей спадающий берет. Сверкающие глаза малоразговорчивой девушки были куда красноречивее воодушевлённых разговоров Элеоноры о том или ином чудесном времяпрепровождении с ослепительным Эваном, как она называла, младшего Казоквара.
Безопасность. Как долго она её ждала! Ханна, отпусти её муж и старшая дочь, осталась бы в Тенкуни, подальше от суёт Зенрута. Да только это было невозможно. Элеонора жужжала про свадьбу, Оделл скучал без любимой жены.
До Ханны донёсся запах цветов. Растеневик к наступлению весны продавал душистые сочные розы. Иностранцы не жалели денег на цветущую радость, но Ханна вдруг вздрогнула и похолодела от той безысходности и ненависти, что ждёт её, Оделла и Нулефер: праздник обещал воссоединить не только семью, двух сестёр, но Элеонору, со «сторожем» Нулефер — Тенриком, о котором мать и говорить боялась старшей дочери. Привычная, ставшая чуть ли не родной, тень проходящего, и выбранные Элеонорой во благо мести над потерянными днями Казоквары грозились кровавым мятежом внутри одной семьи.
А Нулефер бежала, не заботясь о маминых скорбях, к Аахену. Друг ждал её в огромном и длинном амбаре, расположившемся в низине у морского берега, в тишине от людского лишнего внимания. Она ахнула, когда вошла. Со дня на день должна была наступить весна, но в амбаре на полу, покрытом землёй, цвела спелая пшеница. Колосинки набухли и распушились. Над ними под защитным стеклом висел яркий шар, напоминающий солнце. На корточках, вонзив руки в землю, сидел Аахен и распускал последние несозревшие колосья. Со лба тёк пот, Аахен останавливался время от времени, чтобы его вытереть и поправить спавшие очки. Рядом с искусственным полем стояли огромные пыхтящие машины, отпускающие противный запах дыма, лежали лопаты, косилки, молотилки и прочие железяки.
— Ух! — выпучила глаза Нулефер. — Ты создал собственную ферму! Сколько пшеницы, ею можно было бы накормить стольких людей!
— Можно, но нельзя, — вздохнув, встал Аахен поприветствовать подругу.
Горячо пожав ей руку, он расправил затёкшие плечи и чуть не подпрыгнул от радости. Его худощавое тело колотилось от нетерпения, на лице улыбка сменялось волнующей и тоскующей сиюминутной печалью.
— Свершилось! Свершилось, Нулефер! — пел Аахен. — Я работал над ним целый год!
— И последние ночи, — Нулефер хихикнула на валявшуюся в углу подушку. — Не бережёшь своё здоровье, старейшина.
— А сторож Идо будет присутствовать? Я его не вижу. Он, может, думает, что в амбаре «замки» и стоит снаружи. Ты дай ему знать.
— Сдался он нам! — и всё же она выпустила в дверь водную струю.
Помощники Аахена, низенькие мощные мужчины с загрубевшими от земли руками, сцепляли машину с тугим мотовилом (2). Машина казалась Нулефер грозным пугающим чудовищем, выбежавшим из дремучего леса. Как и полагает чудовищу, оно пыхтело, дребезжало, выпустило длинные железные зубы.
— Сколько пшеницы и зерна! — снова воскликнула Нулефер.
— Хе-хе, не обольщайся, — подобрал Аахен с пола синий цветок. — Эта пшеница мертва. Ты же прекрасно знаешь, что нельзя магу создать что-то живое и наделить его душой. Что человека невозможно оживить или воссоздать из пустоты, то и к животным и растениям применяются же законы. Я могу наплодить несколько полей пшеницы, вырастить яблони и груши, кустарники с ягодами, но они не будут съедобными. Голодали бы тогда люди зимой, если бы растеневик взмахнул рукой и, тру-ляля, фрукты с овощами созрели?! — Аахен разломил стебель цветка и показал его пустое основание. — Магия растений на «ты» со смертью. Мы придаём умершему существу живой вид, но внутри он мёртв и даже не издаёт запах. Нулефер, ты, надеюсь, не покупала на ярмарке цветов? Хитрые торговцы их так напшыкают духами, что не отличишь от настоящего запаха.
— За кого ты беспокоишься? Я не клюнусь на удочку. Кстати, а на вкус мёртвый плод он какой?
— Как грязь. Они грязь и есть. Я в детстве наелся созданных мною яблок, потом мама за целителем бежала. Из мёртвого нельзя сделать живое. Не мы, люди, придумали закон мироздания и не нам отменять…
— Малерз Тверей, готово! — с машины крикнули Аахену. — Комбайн запускаем!
— Началось… — вышел из старейшины шёпот.
Запыхтели трубы, заскрипели колёса. Огромная машина двинулась на поле и потащила за собой молотилку, называемую комбайном. Оперевшись в землю, колёса на миг остановились, но тут же продолжили свой ход. Шум стоял несусветный, но Аахен перекрикивал его и с завидным восторгом наблюдал, как в сочные беззащитные стебли пшеницы врезались зубья железного зверя. Они отрезали стебля и проглатывали, как оголодавшие твари. Перебрасывали в центр пуза и молотили так, что Нулефер казалось, она слышит скрип. Борозду за бороздой обхаживал комбайн, оставляя за собой голую полосу примятых, обокраденных колосьев.