— Работает! Работает! — кричал безумный Аахен.
Был ли он когда-нибудь счастливее, чем сейчас? Аахен буйно топал, хлопал в ладоши и визжал. Комбайн был интереснейшим изобретением науки, но его существование поддавалось человеческому воображению. Аахен, радующийся как дитя, ломал о себе представления, как о вечно застенчивом, молчаливом старейшине. Он смотрел на комбайн взглядом отца, к которому только что поднесли новорождённого сына. Нулефер у себя в имении среди рабов часто видела отцов, которым приносили только что появившихся на свет детей. Они едва ли не падали в обморок, были робки и боялись дотронуться до ценнейшего сокровища в их жизни, но меж тем прыгали, кричали, ликовали: «У меня родился сын!» Но Аахен не прятал в себе чувства и мечты, что хранились в нём с самого детства. Ещё восьмилетним мальчишкой, устроившись на ночь в отцовской библиотеке, при одной свече, не жалея глаз, он пожирал тоннами книги о магии, об их мире, искал ответы, находил новые вопросы. «Почему так устроена наша магия?» «Можно ли её заменить?» — рой мыслей елозился в голове. Он бежал в спальню к родителям, будил их, просил помочь ему разобраться, но слышал отнекивающиеся отмазки. Днём просил привести к нему какого-нибудь учителя естествознания, но мать и отец тащили его в Броциль. И только ночью, сбежав в библиотеку, Аахен оказывался в мире, где от него ничего не требуют, с молчаливыми друзьями, которые его слушают.
Комбайн гудел в такт ликований Аахена. И тут старейшине пришла смелая мысль — попробовать самому сесть за руль. Водитель его не слышал, и Аахен пошёл навстречу машине.
— Стой! — воскликнула ему Нулефер.
Старейшина шёл к кабине с работником. Но комбайн резко развернулся, чтобы перейти на соседнюю полосу, и старейшина оказался прямо у режущей части машины. Из-за высокого корпуса и большого мотовило Аахена тяжело было заметить.
— Стой! Ты же… — закричала Нулефер.
То, что машина развернулась, Аахен заметил слишком поздно. Он пригнулся к земле, чтобы создать какой-нибудь толстый, перекрывающий ей путь, стебель. Однако не успел, и ощутил на себе острые, как лезвие ножа, зубы комбайна. Нога потянулась за пшеницей в жерло машины.
Не успел он ойкнуть от боли, как почувствовал сильную хватку чьих-то рук, затем увидел тьму, и через мгновение — сидящую возле себя Нулефер, полную застывшего ужаса на лице. Она повисла на шее Аахена, а тот ещё не приходил в сознание.
— Куда шёл? — за Нулефер раздался тревожный голос Тенрика.
— Что произошло? — промямлил Аахен, ничего по-прежнему не понимая.
Комбайн молчал, его работник на всём скаку бежал к раненому старейшине. Люди по сторонам шептались про невероятную скорость внезапно оказавшегося проходящего. Целители прибежали быстро, так же быстро обработали рану старейшине и поставили его на ноги. Продолжать собирать искусственный урожай никто и не думал, работа комбайна ещё до его открытия была под большим вопросом, возможная гибель старейшины только нагнала на всех страху.
В себя Аахен приходил на свежем воздухе, за стеной амбара у ветхого дуба. Следопыт Идо мирно стоял возле него, пока Нулефер отчитывала друга за невнимательность.
— Что ж, Тенрик, благодарю тебя, — внезапно для Нулефер выдал Аахен неприязненным тоном. — Ты спас мне жизнь, не думал я, что от твоего постоянного мелькания возле нас будет польза. Но на добром деле спасибо. А теперь, вопрос, когда ты уберёшься с глаз прочь?
— Это невежливо, Аахен! — толкнула его в бок Нулефер.
— Не забывай, что мой спаситель по-прежнему член Кровавого общества. Он стоял рядом с человеком, который хвастался перед тобой динамитом.
Идо слегка побледнел, но наклонился, чтобы посмотреть Тверею в глаза.
— Мы несём мир в Зенрут. Хоть и таким образом. Не твоя ли семья сама выступает за то, чтобы жестоко и сурово наказывать магов, орущих о экстрадиции манаров из страны? Вы их ненавидите, потому что считаете манаров-учёных своими друзьями, это правильно? Мы хотим на каплю исправить мир от зла.
— Взорвав невинных людей? — подскочила Нулефер, но рука Аахена остановила её от мощной оплеухи Тенрику.
— Не сравнивай вражду магов и манаров и уничтожение власти имущих. Одних уничтожите, другие придут. Тенрик, я бы давно отдал приказ оруженосцам выстрелить в тебя, но ты исчезнешь. Прими мою сердечную благодарность и уходи.
Идо не уходил и стоял, посматривая серыми глазами на ненавидящих его людей. Аахен сплюнул, поняв, что снова придётся мириться с тенью-Тенриком и достал из кармана папиросу и спички. Нулефер выкатила губу, впервые при ней Аахен курил.
— Табачный дым вредит дубу, — подметил Идо и прищурил глаза. — Всё равно на живое существо, затухаешь в дыме свой страх? Это низко для старейшины.
Аахен не ответил. Но в его молчании не было привычной робости, он молчал, как показалось Нулефер, из принципа «разговаривать со свиньёй — себе в унижение». В старейшине можно было разглядеть мужчину, а не тонкого мальчика, под легендой обманывающего мать и дочь, — который предстал перед врагом. Идо никто не ловил, но он выглядел напуганным и одиноким перед напавшими на него Нулефер и Аахене, отчаянно пытавшимся громким басом казаться сильным.
— Признайся, Тверей, — сказал грубо Идо, пытаясь сделать свой голос страшным, как у Тимера, — что твои идеалистические мечты хотят обеспечить весь мир всей необходимой для жизни техникой. Открыть все законы мироздания, развить магию. Но дальше Тенкуни твои идеи не выйдут. А знаешь почему? Твой сосед Зенрут тормозит его. Для старейшин хорошо, что Зенрут отстал от прогресса, они же на высоте. Но это плохо для твоих утопических грёз.
— И что с того? — холодно ответил Аахен. — Ты уж точно не изменишь мир.
— Тверей, у тебя на языке вертится другой ответ. «Как же прав, чёртов Тенрик! Он читает мои мысли! Я бы стёр с лица земли всю ересь прошлых столетий. Но не могу, придётся же пройтись по людским головам. Просвещение как-то слабо помогает». Я не прав? — в голосе Идо прозвучал призыв к поддержке. Поддержке его надежд. «Ну подтверди, пожалуйста, правильность моих слов.»
Он замолк. И тут же спросил снова, отчаянно сохраняя мужественный тон:
— Скажи, я умею читать твои мысли не хуже твоих родителей?
Схватка Аахена и Идо напоминал двух волков, рвущихся с цепи на разных сторонах арены. Но она проходила тихо и без крови, в головах мужчин, без вмешательства Нулефер. Они сохраняли спокойствие внешне, но внутри задыхались от нарастающих друг к другу проклятий. «Сукин сын, он читает меня, сукин сын!» — было первым, что подумал Аахен.
— И что? Я всего лишь предаюсь грёзам, ты же хочешь построить руками своих дружков справедливое равное общество на крови. Самому-то плохо стало, когда увидел кровь на моей ноге. Я видел, как ты дёргал головой, когда она шла.
— У всех свои страхи. А ты чего боишься, старейшина? Я за вами долго наблюдал и понял одно — ты так и застрял в отцовской библиотеке маленьким мальчишкой. Ты боишься из неё выбраться и взглянуть миру в глаза, миру, который задыхается, погрязнув в ненависти. Слыхал, что Зенрут и Камерут готовятся к войне? Тенкуни-то близко разместилась, и вас она может затронуть. Ваши боевые маги очень ценны на двух фронтах.
Аахен медленно положил руку на кору дуба и закрыл глаза. Он застыл. Нулефер захотела даже дёрнуть его за руку, но Аахен быстро очнулся.
— Где-то пятьсот, может, больше, лет назад воин, одетый в кольчугу, на этом месте пронзил мечом грудного ребёнка на глазах у его матери. В той стороне, где заканчивается амбар, его товарищи насиловали женщин. Вечером, когда закончилась битва, между захватчиками разгорелась драка, и один бросил в костёр своего младшего брата. Откуда я это всё знаю? Я разговариваю, — Аахен погладил отваливающуюся кору дуба. — Я их слушаю. Они тоже живые, под землёй они общаются корнями, а со мной с помощью прикосновений. Иногда я разбираю в пустом шептании отголоски прошлых воспоминаний, и не всегда они наполнены детским смехом или свадьбой молодожёнов. Очень часто деревья видят войны и убийства. Если бы они знали о нашем, человеческом чувстве времени, у них можно было бы попросить рассказать о том или ином событии. Тогда я не скупился бы, появился в Зенруте и узнал, с каким взглядом и улыбкой твой напарник расправлялся с жертвами. Не тебе, Тенрик, учить меня, что такое война и насилие. Я о них наслушался побольше, чем ты.