От Фьюи «но» не предвещало ничего хорошего. Молчанием он прервал свой разговор, Джина прошептала — «продолжай».
— Как будто чёрт прознал, что мы станем свободными людьми, и владелец виноградных плантаций потребовал, чтобы хозяин нас продал ему. Мол, без меня и Джины его виноград помрёт. Но мы догадывались, что он что-то вынюхал и собирается следить за нами. Его многочисленные братья были зоркими соколами в Луфее. И наш хозяин согласился. Люси, это была четвёртая продажа! Мы сидели в комитете, мама держала на руках трёхмесячного Майка, составлялись документы. И…
И что дальше? Люси побледнела. Нулефер внезапно вспомнила Тимера и представила его освободителей, врывающихся в комитет.
— Всё! Нас продали в четвёртый раз! — воскликнул Фьюи. — Оставалось за малым — поменять винамиатис в ошейнике. Это очень затянутый процесс. Снимают его с одного раба, вставляют приготовленный камень, быстро одевают. Но в этот раз чиновник медлил, спал на ходу. Снял мой ошейник, потом Джины, стал вытаскивать винамиатисы. И тут меня осенило — шанса больше не будет. Хватай возможность! Чиновник отвернулся и я схватил ножницы со стола. Вскочил и как вонзил их в шею. Люси, доченька, я закричал твоей маме: «Держи крепко ребёнка!» — и набросился на нашего старого хозяина, повалил ударом на пол. Сзади подлетает новый хозяин, я валю его. Бью. Бью на отмашку, чтобы не дышал и не позвал на помощь охрану.
— А наш старый поднимается! — вскрикнула Джина, напугав резвящегося Майка. — Я кричу Фьюи: «Сзади,» — и понимаю, что сама не должна стоять в стороне. Как-то хватаю его за волосы, останавливаю за миг, и он не успевает ударить по твоему папе. Фьюи налетает на него, я протягиваю ножницы, которыми он убил чиновника, и Фьюи забивает его.
— Мы больше не мешкались. Выпрыгнули с окна и побежали. Прятались днями, ночами, и так пока не нашли своих людей из освободителей. Они воссоединили нас с Каньете. Вот так. Вот так, Люси, мы обрели свободу, имя, дом и документы. Ты нас винишь?
Люси замахала руками. Какой глупый вопрос? Винить родителей в попытке обеспечить себе жизнь, в надежде спасти сына. Убийство, бегство, дружба с Линдой и Грэди Каньете — достаточный список, чтобы подписать себе смертный приговор. Если кто их обвиняет в убийстве, то точно не она. Может кто-то свыше имеет на это право, кто обрёк их на последующие годы страхов и подозрений.
— Ты поражена, Люси, — медленно проговорила Джина. — Ты ведь ничего не слышала. Мы сбежали за шестицу до страшного восстания, которое погубило Каньете. Власти испугались, что, узнай о нашем подвиге, сотни невольников начнут искать возможности избавиться от ошейников и хозяев в комитете. Это же так просто, уйти в тот момент, когда ошейника на тебе нет. А как это допустить, если на выходе охрана? Убить того, кто может закричать. Нынешним рабам невозможно сбежать из-за проклятого винамиатиса, но мы сбежали. О нас не сообщали никому, кроме зорких соколов. Вот кто из них нас найдёт, тому награда в пятьсот тысяч аулимов. И Майк в придачу, как небольшой сувенир. А нас за решётку.
С Люси тёк пот от осознания того, что пережили её родители. Она сама уже посмотрела в глаза смерти и подержала оружие. Но кровь не стекала с её рук, и совесть её была спокойна, как утренний бриз.
— Фьюи, Джина, Люси, — подал голос незаметный Идо. — Вы встретились спустя столько лет, и можете не бояться за дальнейшее. Мы отныне вместе. Там где любовь, там страх исчезает.
— Нет, Идо, — возразил Фьюи. — Страх всегда сопровождает любовь. Любовь — это, откровенно говоря, страх потерять. Неважно кого или что: ребёнка, родителя, жену, друга, черноухую собачонку, родную страну или скрипучее кресло-качалку. Когда ты любишь, твой самый большой страх — лишиться этого, и потому ты хватаешься за детей или за кресло с собачкой, бережёшь их и ясно понимаешь, что отдашь свою жизнь. Ведь это не такая уж страшная потеря — лишь твоя собственная жизнь.
Появившаяся вновь тишина перестала давить, бить по ушам. Так случается. Хвалят хозяйку, говорят, что у неё вкусный чай, но внутри что-то требует, возникает, негодует; кричат, обвиняют себя, пытаются обвинить других, сражаются с совестью, и наступает покой. Благословенная тишина проникает в дом и сближает всех до единого. Исчезают косые взгляды в сторону предателя, заклятая тень не кажется такой уж чужой и невыносимой.
— Друзья, — поднял Тобиан на Кэлизов посветлевшие глаза, — мы проиграли наши последние битвы. Давайте смело это все признаем. Я тоже был невольником, но получив бумажную вольную, не обрёл свободы. Я просто сменил одни оковы на другие. Нулефер, ты сделала заложниками своих родителей и затем оказала крупную поддержку королевским войскам. Идо вообще проиграл самое настоящее сражение. Люси не знает, что будет с ней, когда Элеонора выйдет за Казоквара. Фьюи и Джина, как и я, обретя свободу попали в плен страха и бренных мыслей, мучительного ожидания: «а что ждёт нас завтра?». Это называется поражение. Но как назвать то, что мы живы и сидим сейчас в одном доме вместе? Победа?! Нас жизнь разводила, потом сводила вместе и ради этого одного дня. Пускай врываются к нам в дом, разорвут по разным углам, но кто сломает связывающие нас цепи? Эти великие узы? Для наших врагов нет лучшей досады, как наше единство и устранение от него к чашечке зелёного чая и красному мячику будущего жонглёра. Если мы говорим не о нём, а о себе, выходит, он не так важен для нас. Не так страшен и грозен, каким пытается показаться. С войны победители возвращаются не только с ослепительными улыбками на лице, но и раненными, и контуженными. Они лежат под щитом, укрытые от дождя. У нас тоже есть щит. Это мы.
Нулефер вспомнилась простая детская колыбельная. Про маленькую птичку, которая тёмной ночью летела домой спасать маму. Она пищала и плакала, слыша вдали клацающие зубы волка. Но мама не испугалась. Уложив птичку в гнездо на дерево, пропела: «Волк не поймает нас, наши крылья выше его сильных и быстрых лап».
За Нулефер любимую колыбельную потянул Майк, потом Люси. Постепенно разная незвучная россыпь голосов стала сливаться в единое волнительное и тонкое пение.
***
Прошли часы. Вечер опустился на Хаш. Кто бы мог подумать, что в центральном городе будет такая божественная тишина? Которую не нарушить и храмовому гонгу с парка. Дул тёплый воздух, вдали виднелись сгустки тумана.
Фьюи любил закуривать трубку и сидеть молча, глазея на сосны и пихты, но в сей миг трубка осталась лежать на столе в доме. На пороге, возле него, присели Джина и Люси. В дверях притаилась Нулефер, ловя спиной ровное дыхание Идо. Поразительно, но проходящий не раздражал! Ни во время игр в карты, ни когда они с Люси помогали готовить Джине ужин. Идо влезал в разговоры и его никто не перебивал. Да и зачем? Особенно сейчас, в прощальные минуты? Не хотелось никому ругаться, выяснять что-либо. Возникло ощущение примирения с неизбежным. Всё равно, за первым шажком будет и второй шаг. Их встреча коротка, но нужно верить, что она не последняя.
— Вот. Вот. Одна попытка, и я смогу жонглировать уже тремя мячиками!
Тобиан не желал мириться с дневным поражением и изо всех сил побрасывал мячики. Он сказал, что научит ребёнка жонглированию, но вместо этого учился сам, а Майк предпринимал отчаянные попытки забрать у обнаглевшего гостя любимые игрушки.