— Не были бы они преступниками, чёрт, сами же себе усложнили жизнь! — Тобиан четырехнулся. — Тут их никто не спасёт, а мы сами нарушим закон, если попытаемся вызволить.
— Ну я вне закона, — сказал Идо. — За мою голову назначена награда. Я могу только их похитить, используя собственные силы, и в разы отяготить их не без того малую вину.
Тобиан едва ли не в прямом смысле слова бился головой об стену, вспоминая и выискивая из закромов памяти хоть что-нибудь, что могло спасти людей с фамилией Кэлиз. И почему он никогда никого не слушал? Почему всё время был далёк от изменений, творящихся в Зенруте, даже когда брат Фред и пытался сам ему что-то объяснить. Стереть бы сейчас из своей жизни все ночные походы с забывшими его друзьями, все драки и споры на деньги, только бы знать, как ему, бывшему рабу, можно помиловать преступников. И внезапно Тобиан услышал «награда».
Он схватил Идо за руку и крикнул:
— Вот ты и сможешь. Уилл, немедленно собери всех соседей. Ты без ошейника на шее хорошо сойдёшь за свободного, так что ты — мой главный свидетель. Идо, готовься к перемещению.
***
Всё происходило быстро, молниеносно, лихорадочно: перед глазами возникли знакомые черты особняка, вырытый котлован для будущего озера с грязной непрочищенной водой, каштаны, бросающие тени наземь, два позорных столба. Меж тем время разорвалось на куски, оставив стремительную часть позади. Оно растянулось, остановилась и потом вовсе замерло. Для Нулефер и Люси, не переодетых из белых летних платьиц для перемещения в весенние пальто, для привязанных к столбам Джины и Фьюи, хныкающему на руках Фалиты Майку секунда равнялась минуте, минута — часу.
Они просили, умоляли Элеонору, Эвана и Фалиту о пощаде, стонали, надрываясь от грядущего ужаса. А люди собирались… Нормут, успевший за каких-то полчаса накинуть на себя парадный фрак, влезть в цветастые брюки и длинные сапоги со шпорами, отправлял к пруду и к каштанам всех своих рабов, звал фанесу Герион с её пятерыми малолетними детьми, а заодно и герионовских невольников. Нулефер, присев на колени возле Элеоноры просила одно — остановить будущего зятя. Но Элеонора молчала. Она рассматривала свои розоватые, согревающиеся после холода пальцы, и качала головой. За сорок минут ни слова не вышло из её груди, пронёсся один вздох, да и тот родился, когда услышала из особняка смех Тины. Она отводила глаза в сторону от сестры, но иногда они встречались взглядом. И тогда Нулефер видела холодные пустые очи, которые могли бы заморозить всё имение. Рядом с прикованными, но улыбающимися дочери Джиной и Фьюи скакали, играя в догонялки Азадер и Алекрип.
Наконец, с последним приготовлением — кнутом в крепкой руке — выбежал из дома Нормут, за ним семенила Ромила. Двор был очищен от всего лишнего — детских игрушек, стульев, колёс и телег. В шеренги выстроились невольники и управляющие, впереди уместились соседи и члены семьи.
— Да начнётся светопредставление! — объявил Нормут. — Смотрите, несчастные, что ждёт вас, восставших против устоев мироздания. Против сильных мира сего. Боги дали нам власть в свои руки, и только им дано отобрать её! С наступающим Новым годом вас. И с весной!
Взмах кнута. Истошный крик. Плач ребёнка.
— Мама! — глаза Люси вылезли из орбит. Она бросилась к судорожно болтающейся Джине, но один из управляющих схватил её больно за руку.
— Не бойся ты так, девочка, — ровно сказал Нормут. — Я не убью их, во второй раз не смогу избежать наказания Зенрута. Я поучаю товарищей твоего друга. Ибо всякое преступление должно познать возмездие со стороны силы. Не меня ли, не вашего ходящего в арестантской рубахе мужа, о дорогая фанеса Герион, наша мать по закону — королева Эмбер — выбрала своими преемниками над смертными, что удостоены лишь грязной могилой в конце своего существования?
Удар раздался свистом. Кнут рассек кожу и бездушно проехался опять. Удар бежал за ударом. Стоны Джины и Фьюи смешались в одну общую волну помешательства, которое жаждет смерти, устав от бренности жизни.
— Кричите «благодарю»! — ликовал Нормут. — Я милостиво показал вашему сынишке Майку человеческую доброту — я избавил его от боли. Не могу поднять руку на ребёнка. Не великодушная у меня душа? Строгим, но справедливым должен был истинный правитель, наместник богов.
Майк захлёбывался в слезах.
— Нора, останови его! Ты же можешь, Нора! — не сдавалась Нулефер. — Ты не такая. Я тебя знаю, ты не такая! Останови его!
Элеонора будто пребывала во сне. Её тело качалось, она вздрагивала как ужаленная при каждом хлопке и ударе. Глаза закатились вверх, голова опущена, а губы то сжимались, то разжимались, шепча то ли слова молитвы, то ли проклятия. Самое громкое, что слетело с них, было заикивающее, обращённое к Фалите:
— Няня точно не выпустит Тину сюда?
— Почему ты так делаешь, сестра? — затрясли её за руку.
«Почему? И вправду — почему?» — отшатнулась она от Нулефер.
К десяти вечера вернулась Люси. Бесшумно ночной совой пролетела через длинный коридор, впорхнув в комнату к Тине, и занялась игрой с девочкой. Словно она никуда не уходила, словно была с ней весь день, пока мама рыбачила на чистом берегу.
Элеонора выглядывала из другой комнаты.
— Ставлю туза, фанеса Свалоу, что завтра с утречка она убежит под каким-нибудь уважительным предлогом. Если это произойдёт: беглые Фьюи и Джина на месте, в Хаше.
Тихо пробрался к ней Казоквар, волоча кнут.
— Эх, жаль, нет на них ошейника. Я бы повторил всё в точности, что было с Риоло. Ну, обошелся бы без убийства, пусть им наш родной суд занимается.
Элеонора отпрянула назад, как увидела, что несёт её будущий зять. Руки затрясли в растерянности:
— Что вы будете делать? Это перебор! Их надо только сдать в полицию и получить деньги. Это жестоко!
Она бы выбежала, но Казоквар прижал её к своему телу, пахнущему новокупленными духами. На всякий случай он отбросил кнут подальше и ласково промолвил:
— Мы живём в жестоком мире. Привыкайте.
— Но что они вам сделала-ли… — Элеонора стала заикаться. — Я не позволю. Они же люди!
Казоквар улыбался. Но улыбался недовольно, стараясь сохранять мягкость голоса и добродушину черт лица.
— Ничего. Вам шесть лет назад, Свалоу, они тоже ничего такого бы ужасного не делали, но вы по какой-то причине сдали Фьюи и Джину своему отцу. Ваш отец готов был своими руками расправиться с ними, а ведь за что? Интересный вопрос. Эти люди просто хотели получить свободу, а вам показалось это подлостью и вы позволили отцу совершить самосуд.
— Так они обкрадывали нас! Обманывали! — Элеонора топнула решительно ногой.
— А сейчас они убили людей, — безмятежно ответил Казоквар. — Не судите, Элеонора, да не судимы будете. Вы — первоначало бедствий тех людей, родителей няни, к которой глубоко привязана ваша дочь. Вами двигали благородные мотивы — вы и ваш отец справедливость хотели свершить, обрушивая свою силу на воришек и подпольных мятежников. Так что ужасного в моих деяниях?
Элеонора гневно взирала на Казоквара.
— Я не позволю вам…
— Пожалуйста, — Казоквар открыл дверь. — С дочерью на выход из моего дома. Или вы ещё мечтаете стать частью моей семьи и моего благосостояния?
Удар прозвенел вместе со эхом гонга, оставшимся тяжёлым гулом в ушах. Гонг бил безжалостно, не затихая, отравляя уши.
— Бедные… Перестань, брат, они же люди, — проскользнул жалостливый писк со стороны Эвана.
— Прекратите. Не надо больше! — закричала Нулефер.
Она оттолкнула мешающих ей Элеонору и Эвана и заслонила собой окровавленных Фьюи и Джину. Она не соображала, что делала, только видела одного Казоквара и слышала отголосок гонга, доносящийся вчерашним днём от кладбища, возле которого жили те, кто практически умирал сегодня на её глазах.
— Не надо… — взмолилась она.
Навряд ли Нормут расстроился, что его прервали, но он сверкнул недобро и оттряхнул от себя прилипшую к одежде грязь. Переложив кнут в левую руку, правой взял Нулефер за плечо и потянул к себе.
— Первые защитники на подходе. Ну что ж мы такие робкие? Ближе подойти, не кусаюсь я. Мы так и не познакомились с тобой нормально, я — Нормут Казоквар, старший брат жениха твоей сестры. Много наслышан о тебе, маг. Во же нам повезло на этом мире — родились с силой, недоступной остальным! Да… — слезливо и приторно протянул он, — за неё нам приходится платить. Думаешь, я жестокий? Я обычный мужчина, добрый отец, но дабы сохранить первенство среди конкурентов с зубами, острыми, точно у крыс, я вынужден идти напролом. Я должен жертвовать любовью к людям, дабы моя семья жила в покое и достатке. Тяжела моя судьба. Она была бы чуточку легче, если бы сотни Бонтинов не ненавидели бы меня.