Нулефер оцепенела.
— Как? Кто?
— Твои освободители. Кам был в имении Фетеров вчера, в конечник, навещал друзей тогда, когда вы подложили динамит в карету фанина Фетера.
Нулефер застыла не в силах поверить в происходящее. Кам, мальчишка Кам, оторва, забияка, лидер самых шумных игр и забав в имении Свалоу. Она знала его с раннего детства, когда-то дружила. На Кама что рабы, что хозяева возлагали большие надежды. Верили, что рано или поздно этот юноша утрёт всем нос, станет великим человеком. Оделл признавался, что хочет дать ему свободу, он был уверен, что Кам не сгинет в безжалостном Зенруте.
И вот его нет. Кам любил лошадей, спал с ними конюшне и, видимо, любовь сгубила его. У Феретов были самые красивые лошади во всём городе, должно быть, Кам крутился возле запряженного в карету коня и взорвался, когда Карл поджёг запальный шнур. Кам был таким красивым, его легко можно было спутать Карлу с господским сыном…
— Я поняла, — промолвила Нулефер. — Я ухожу. Тенер, Канда… проводите Кама достойно в последний путь… Па… Фанин Свалоу, разрешите мне увидеть на чуть-чуть Люси? После случившегося у Казокваров Элеонора должна была отправить её в Рысь, я уверена.
— Уходи… — медвежьим рёвом произнёс Оделл. — Сейчас я сам найду ружьё и пристрелю тебя. Люси здесь нет, Элеонора продала её.
— Нулефер, послушай меня! Люси… — закричала, прося, Ханна.
Но Нулефер села на самокат и, не думая собирать свои вещи, погнала прочь.
— Не прощу, — процедила сквозь зубы Ханна. — Я не хочу больше называться твоей супругой. Развод так развод.
Развод. Проданы. Убили. Ничего не бывает страшнее коротких слов, точнее, ужасной реальности, что скрывается за простыми звуками. Нулефер за эти месяцы не обращала внимания за поголовье смертей, на речи Тимера, полные ненависти и жажды властвовать. Привыкла. Ко всему привыкает человек. Оказалось, есть то, что смогло подорвать её.
«Вдох-выдох. Вдох-выдох. Переступи через себя, как-то так говорил мне Тимер, — Нулефер знала, у неё нет времени, и она не должна терять силы на «ерунду», которая не относится к Обществу. — Первый раз всегда самый страшный, но он ведёт к достижению мечты. Папа просто ничего не понимает. Это он глупец. Он винит меня в злодействах, но меня создал ведь он с матерью. Я не буду обращать внимание на человека, что запутался сам в себе. Бедняжка Люси! Это ж отец внушил Норе, что людьми можно распоряжаться как вещами. Он любит Нору, но ненавидит меня за жестокость. Ему противно, что я состою в Обществе, но отец позволяет утруждать себя общением с Казокваром, которого сам ведь презирает.
Нулефер закрыла глаза и делала всё так, как её учил Тимер. Отвернуться от насущных мыслей, представить цель, мечту — закованного в цепи Огастуса, стоящую на эшафоте Эмбер, отвернувшихся советников, восставший с оружием народ. Сплочённых, единых людей перед общими врагами, чья погибель, если не сделает мир лучше, то избавит его от части зла. Перед этой высшей целью можно пожертвовать малым, принять как данность, неизбежную плату перед Небесами за их благословение. Даже если боги должны порицать деяния Общества, кто-то один из пятнадцати создателей человечества всё равно кивнёт Обществу радушно.
Открыв глаза, на просёлочной дороге Нулефер увидела своих школьных подруг — Шерри и Алекс, что собирали затаившиеся в листьях ягоды. Они, зажав в руке бумажный листок, обсуждали страстно-лирические стихотворения Фанина Ястреба.
— Хотела бы я, чтобы и меня так полюбили, как Фанин Ястреб! — очарованно призналась Алекс.
Девушки заметили Нулефер.
— Зд-дравствуй, — пролепетали они, наклонив корзинку так, что оттуда попадали ягоды. — Рады тебя видеть.
Вместо радости в голосе была досада и страх.
— Можно с вами поболтать? — улыбнулась Нулефер.
— Не-ет, мы спешим, — оглядываясь, выискивая в кустах освободителях, девушки стали отходить от Нулефер спиной назад.
Шерри и Алекс были самыми близкими подругами Нулефер в школе, в Конории и Тенкуни они не забывали друг о друге и всё время обменивалась письмами. Сейчас с виду никто не мог сказать, что раньше девушек связывала крепкая дружба.
Что ж, день принёс потери, коих Нулефер не могла представить — отец, подруги, Люси. Кам… Но день показал превосходное знамя: Обществу удалось зародить и укрепить страх в душах людей. Никто из пятнадцати создателей не проклял освободителей как абадон, никто не испепелил их огненной молнией. Боги подталкивали Тимера, подталкивали также и её к победе, и продолжают твёрдой, но такой тёплой отцовской рукой ввести их к ещё более ожесточённым схваткам. Боги давно сказали ей, но Нулефер услышала только сейчас: её прегрешения не были напрасными.
И не будут.
========== Глава 30. Замысел богов ==========
Он стоит в мрачном захваченном помещении, через стены слышатся детские крики. Уродливые существа смотрят сквозь стеклянные колбы и шевелят слабыми ручонками.
— Уничтожить всех. До единого, — отдаёт приказ Тимер.
— Позвольте, зачем же трогать детей? — подбегает товарищ с саблей. — Ты хотел устроить нападение на управляющих завода…
На полу лежат раненные, потерявшие сознание маги и учёные. Вперемешку с трупами. С секунды на секунду будут армейские отряды. Вон, тот скользкий звук сверху над потолком, наверное, они. Завод по созданию людей охраняется неплохо. Пора уносить ноги.
— Малышам не спастись, — говорит с нотками грусти Тимер и меняет резко голос на гневный бас. — Их судьба предрешена. Мы не сможем вытащить их из колб, эти дети пока ещё не совершены — тут же умрут на чистом воздухе. Пошевеливайся. Будем разбивать колбы. Во смерти они обретут спасение. Если успеем… отдадим богам души подросших младенцев в колыбели. Они должны быть свободны или уничтожены.
Схватив тяжёлый стул, Тимер заносит его, и колба бьётся. Разливается мутная жидкость, выпадает крошечное тело. Первый крик и… Наступает смерть.
— Они не должны родиться рабами. Не должны. Не должны, — повторяет Тимер над каждой колбой, над каждым затихшим ребёнком.
Не должны.
Первое, что помнил Тимер в своей жизни, был невыносимый мерзкий детский крик. Он него трясло, как в лихорадке, дико и безумно на голову давило желание подойти к этому ребёнку и ударить, чтобы он замолчал. Но детей было несколько десятков. И среди них Тимер. Он стоял на шатких ножках и смотрел на кроватки с младенцами, руки тянулись к одному из них. И тут же хлёсткий удар скакалки по спине.
— Пошли живо, мелкий негодяй, врач ждёт тебя. Не задерживай меня возле этих уродов, — закричал надорванный голос воспитательницы.
Тимер косо поднял на неё глаза, следующий удар последовал незамедлительно.
— Поганый мальчишка, да ты на меня, свободную женщину, хмуриться смеешь! Ну, я тебе устрою, ты запоёшь у меня в приюте на глазах у всех детей. Желаю, мерзавец, тебе самого худшего хозяина из всех.
Жизнь в приюте тянулась медленно, до смерти однообразно. Тимер жил от завтрака до ужина, от ужина до завтрака, минуя ночь — с наступлением сумерков ему снился один сочный хлеб, который ему предстоит съесть утром. Этот сон снился постоянно, изо дня в день. Обеда не дано. Как не дано игрушек, которые почему-то имеют дети в соседнем приюте. Тимер ещё до первого произнесённого слова «кушать» выяснил с помощью равнодушных, пустых, иногда озлобленных, взбешённых взглядов воспитателей, что Зенрут не заморачивается с ним. Зенрут любит тех румяных, почему-то умеющих смеяться малышей в соседнем здании, а его готовит к какому-то долгу. Где ему предстоит хорошо готовить — в пять лет Тимер держал нож и нарезал салат, что так и просился в его рот, — таскать тяжести, которые уже сейчас тягают дети из угла в угол, подавать обленившимся воспитательницам вкусно пахнущие чашки и тарелки.
— Что такое «мама»? — осмелился однажды спросить он, услышав из окна незнакомое и красивое слово.
— Какая разница тебе, что это такое? — скривилась воспитательница, подавая на стол заплесневелую кашу. — Не забивай голову глупостями. А, впрочем, думай, о чём хочешь, хоть о маме, хоть о папе. На днях за тобой придут.