То, зачем пришёл Уилл к Мариону, позабылось. Он слушал заливные насмешки узника, Джексон находил прекрасное наслаждение в нахальной, вызывающей манере разговора с Уиллардом — телохранителем кронпринца, мальчиком, которого спасал, рискуя своей жизнью. Но Джексон стал понимать, не стоит быть грубым с Уиллом, этот важный представитель дворца в душе напуган, неловок.
— Не убьют меня, дитя, не убьют, — негромко изрёк он. — Санпава моя — там всё схвачено. Я верю, что Эмбер умная женщина, она не будет рисковать королевством ради одного неудачника-повстанца.
— Но вас никто не помилует.
— Да к чему нужно помилование? Сошлют куда-нибудь, ну-у, скажем, в Хаш, а там… медленно, тернистыми путями, я буду сокращать себе срок и выйду из катакомб и ваших шахт раньше положенного, ни дня, кстати, не проработав там. Для чего нужны связи? Да ты не дёргайся! — заботливо проохал Джексон. — Нет здесь подслушивающих камней, ты же от кронпринца пришёл, а зачем его поверенного кому-то слушать? Королеве? Так вроде бы она пока не знает о нашей встрече.
Джексон поражал Уилла пылающей в нём уверенностью. Все до одного человека скорбели или радовались по будущей расправе над Марионом, Эйдином, Брас и Филмером. Но Джексон смотрел на завтрашний день как на что-то светлое, что подчиняется только ему — единственному, правильному, всезнающему, всепродумывающему. Сложно будет спросить Мариона о том, зачем он пришёл к нему. Как бы выйти на разговор, снова стать для него другом?
— Как твои дела, дитя? Тоскуешь по Нулефер? Я читал в газете, которую мне приносят каждую шестицу, о её выборе.
Шаг вперёд навстречу прошлой дружбе сделал первым Джексон.
— Я здесь ради неё. Я хочу её вернуть.
Никому ещё Уилл не рассказывал про новую заветную мечту. Раньше он хотел только встретить отца и мать, но их не стало, теперь была одна цель — не потерять подругу.
— Не дерзко ты заявляешь? — нахмурился Джексон. — Уилл, она не изменит свой выбор, если ты со мной поговоришь. Она для себя всё решила. Зачем тебе это? Почему Нулефер так важна для тебя? Ты любишь её?
Уилл потупил взгляд.
— Не знаю… Не могу объяснить, просто она мне дорога. Как… не знаю, кто она для меня — подруга, возлюбленная, родственница что ли… Я с детства чувствую связь с ней и не могу её разорвать.
— Тогда ты должен принять её выбор и… отпустить. Или сделать проще — самому уничтожить Нулефер. Пойми, долго зверьки не прыгают возле расставленных капканов. Они ловятся. И после долгой охоты к ним охотники безжалостны.
Кто бы говорил, вспыхнул Уилл. Джексон выглядел не лучше связанного зайца. Разве что сбрил бороду и стал подобием человека, да и то побрили его насильно, чтобы не завелись у заключённого вши и другие приятные букашки. Но сколько бы он не искал подвохов в Джексоне, одного Уилл понять не мог — той неувядаемой воли, бесконечной самоуверенности человека, живущего последние месяцы.
— Расскажите мне о Тимере Каньете. Если я пойму этого человека, я смогу понять Нулефер. Фанин Марион, что сделало Тимера таким? Я в детстве видел его, но он был… другим. Более приземлённым, простым и не озлобленным на весь. Тимера перевернула на голову гибель его родителей? Что на самом деле произошло в семье Каньете на прошлом восстании, и где вы были?
Тут случилось невозможное — Джексон побледнел, зажал покрасневшими пальцами стол, и в его широкие зрачки протиснулся страх.
— Ты знаешь обо всём. Отряд освободителей был повержен. В Грэди выстрелили три раза, прежде чем поймали. Линде твёрдой дубинкой проломили голову. Тимер прятался под крыльцом и видел, как добивают его родителей и проходящие маги уносят их в застенки тюрьмы. Достаточно красивое зрелище, чтобы обезуметь. Через три месяца Грэди и Линда, покалеченные во время поимки, лишённые медицинской поддержки умерли от отёка лёгких.
— Вы не ответили мне. Где вы были, Марион?
Вот сейчас Уилл не создавал иллюзию смелости, его голос в самом деле похолодел, затвердел. Он вспоминал свою семью, знал ведь о трагической смерти Грэди и Линды, стоило представить себя на месте молодого Тимера, и его начинало лихорадить.
— Гулял. Моё местонахождение не связано с Тимером. Я занимался совершенно другими делами.
— Я не уйду, пока не узнаю о жизни Тимера. Фанин Марион, я останусь с вами до конца, обо мне доложат королеве, сюда принесут винамиатисы и ваш план по спасению будет выставлен на всеобщее обозрение.
За стенами копошились крысы, они сражались за еду. Уилл слышал их мерзкий писк, Джексон разбирал слова: «Отдай! Отдай! Есть! Хочу есть! Отдай, я перекушу тебе горло! Мой хлеб! Моя добыча!». Телохранитель так и не присел, Джексон привык к стоящим возле него посетителям — обычно это были Зоркие соколы, полицейские, солдаты, давящие на него, выжимающие показания, ходящие вокруг него. И за стеной были слышны похожие шаги, а ещё крики соратников, кои не успели запастись влиянием, невидимой неприкосновенностью от чужой не скрытой силы.
Не за подробностями о восстании, не за свершением наказания над ним пришёл этот очередной вынюхиватель правды. Нулефер. Нулефер, настойчиво повторял Уилл. В его преданности и любви к подружке было столько наивности, слепой, простой веры в то, что он услышит правду и всё наладится, что становилось горько. Что даст Уилл Нулефер? Ничего. Он сделает ей добро, когда возьмёт за руку и придёт к Тимеру воевать с ним.
— В прошлый раз на тебе, дитя моё, тоже не было ошейника. Почему ты в Зенруте? Не скрывай от меня правды, будь честен, иначе я не смогу открыться тебе.
Уилл снова поник. С невероятной быстротой его смелость менялась страхом и унынием.
— Я не знаю, что мне делать. Меня учили защищать королевскую семью и я… я не вижу пути, не вижу будущего для себя, если сбегу.
— Тимеру бы твою нерасторопность и учтивость… Но он схватит нож и мгновенно расчистит путь себе через десять человек. Словно анзорское дитя!
— Сравнили нас тоже. У Тимера была иная жизнь, чем у меня.
— Иная говоришь? — Джексона пронзил смех. Прерывающийся, многоголосый, захлёбывающийся. — Уиллард, ты не ведаешь, что с человеком творится, когда ему приходится переступать через себя. Вот как ты думаешь, хорошо мне живётся в тюрьме? Изумительно — я отвечу тебе! Я ем, представляешь, баранину и свинину, живую плоть — своих братьев и сестёр. Я их ем, ибо повара не подстраиваются под каждого заключённого узника, я благодарю пятнадцать богов за пищу и ем их, тех, с которыми месяцами ранее разговаривал о том и о сём. А ещё я слышу и чувствую, как травят размножившихся крыс, как давят маленьких крысёнышей — их сыновей и дочурок — тяжёлыми сапогами. И живу, переступаю через себя. А вот ты на такое способен? Я ненавижу Тимера Каньете, он мне противен каждой клеточкой за его злобу и ярость. Но, чёрт, однажды он перечеркнул в себе слюнявого мальчишку. Знаешь, почему? Знаешь, кем он был? Я расскажу.
И Джексон заговорил. Всё, что знал, всё, что ему поведали Грэди и Линда, всё, что с дьявольским исступлением выкрикивал иногда Тимер. О его детстве, о его юности, о знакомстве сына с отцом и матерью. Джексон не затыкался и под конец воскликнул:
— Видишь, наше чудовище Тимер не было изначально чудовищем. Его создали те, кого ты оберегаешь. Уилл, ты должен гордиться, что не пошёл по его стопам. Но не позволь этому чудовищу дальше расти. Я узник, моя звезда никогда больше так ясно не засверкает. Но Тимера должны уничтожить… Линда, Грэди… — показалось, у Джексона вырвался всхлип, — у них был другой сын, с их смертью… Я должен был быть рядом, сохранить их жизни…
— Где вы были? Скажите, пожалуйста, — взмолился Уиллард.
— Живчик… Живчик… Он на улице, он совсем одинок… — Джексон заскулил как побитая собачонка, но внезапно очнулся от странного дурмана воспоминаний и закричал. — Убирайся! Охранник, приём закончен!
Уилл учтиво кивнул и направился к выходу.
— До свидания, фанин Марион. Пожалуйста, не играйте в игры, будучи в кандалах. Это опасно. Вы были прекрасным губернатором, но повстанец из вас какой-то хиленький. Маловероятно, что про вас будут хорошо отзываться потомки.
Спиной Уилл почувствовал осуждающий взгляд Джексона, губернатор, недолго думая, громко произнёс: