Уиллард медленно кивнул:
— Будь по-твоему. Но, учти, если мы столкнёмся дальше этого леса, я убью тебя.
Нулефер вытащила из его хватки свою руку.
— Договорились, я тоже не буду принимать на свой счёт каких-то телохранителей. Мои связывающие голоса винамиатисы остались в Тенкуни у мамы. Захочешь поговорить, положи свой сероземельник с запиской о времени сюда на пень, может, я буду в Конории и смогу с тобой встретиться.
— Вообще-то я хотел это сказать, понадобится моя поддержка или просто тёплые слова — зови.
Нулефер снисходительно улыбнулась:
— Не зазнавайся, раб. Я и все твои друзья привыкли тебя утешать. Бедный Фредер, он, наверное, одурел нянчиться со своим слугой. Свобода невыносима прежде всего из-за ответственности за самого себя. Так ведь, Уилл?
Она раздвинула кусты и пошла прочь, исчезая в зарослях чёрных деревьев.
Уилл смотрел вдаль и нервно, нетерпеливо ждал, что Нулефер сейчас вернётся. Это ж так похоже на неё, наговорить глупостей и пойти потом извиняться или договаривать что-нибудь ещё. Но Нулефер не возвращалась.
Снова это скользкое фиолетовое чувство одиночества! Снова кажется, что от него отвернулся весь мир: покинули друзья, боги, отвага. Был один Уилл, лишившийся сил. Он не ощущал телом даже пруда, где так забавно купались утки. Точно сбылись легенды, и кто-то вытянул из Уилла магию. Да только это была не одна Нулефер. А всё навалившееся разом — все поучения близких, советы якобы врагов. Что толку доказывать им уже, Уилл проткнул себя осознанием собственной никчёмности, беспомощности. Кричать, кричать всему миру, чтобы он услышал: «Я не слабак! Я человек!» Если был бы человек, которому Уилл мог бы заорать эти слова, он стал, наверное, счастлив до конца жизни. Но такого человека не было. Нигде — ни в густом лесу, ни в шумном многолюдном городе, ни за стенами дворцов.
Он один.
***
Наставшая ночь была темна, как недра Чёрного океана. Блеклую луну заволокли тяжёлые свинцовые облака. В тюремное окошко проникали лишь жалящие комары.
Джексон плохо спал. Он вертелся на грубой каменной койке, не смыкая глаз. «Живчик, Живчик, где же ты, мой брат, дитя моё?» — стонал он. Джексон был совершенно спокоен за свою дальнейшую жизнь — он думал о проигрыше, когда планировал с Эйдином восстание, и подготовил по этому случаю верную Санпаву. Но Живчик… Он упустил его из вида. Где же может бродить его прекрасный пёс? Неужто он влачится на свалках? Неужто его пристрелил кто-нибудь по пьяни? О, боги, а если Живчик пал от руки Тимера, оказался под руинами взорванного дома?
На протяжении пяти лет Джексона повсюду сопровождал Живчик, пять лет они делили кров и пищу, были неразлучной семьёй. Пять лет — ни одна женщина не входила так надолго в жизнь Джексона!
Живчик ждал своего человека на полотне железной дороги. Он захлёбывался в собственной крови, подрагивал лапками и умолял, наверное, богов — или в кого верят звери? — о быстрой смерти. Живот был разорван острыми клыками, лапы перебиты толстыми дубинками. Пёс лежал и ждал надвигающийся поезд.
Джексону, недавно вступившему в должность губернатора, железнодорожники показывали состояние путей.
— Милосердные боги! — воскликнул Джексон, когда наткнулся на пса. — Мальчик… что он здесь делает? Он умирает!
Железнодорожники смутились, растерялись, попытались убрать пса в сторону, но Джексон растолкал их и припал к псу.
— Брат, слышишь меня? Слышишь меня? Я не дам тебе умереть.
Пёс рычал, тихо и незаметно, пытаясь защититься от пугающего злого человека.
— Он весь покусан. Должно быть, принимал участие в собачьих боях. Отойдите лучше от зверя, губернатор, — крикнул кто-то.
Джексон не слушал — приказал принести носилки и взвалил на них пса.
День и ночь, без обеда и без ужина он выхаживал умирающую собаку. Созвал целителей, манаровских докторов, которые заживляли раны. Как горюющая мать, что кормит с ложки больного ребёнка, он кормил пса. Но вылечить зверя от ран было самым простым. Живчик, как нарёк пса Джексон, был чудовищем. Безжалостным и ненасытным. Он требовал крови, прыгал из открытого окна и набрасывался на пробегающих мимо собак и кошек.
— Живчик, брат, остановись. Тебе внушили злость, вокруг больше нет врагов, — говорил псу Джексон.
Живчик, непривыкший ещё к тому, что он понимает речь человека, пыхтел перекошенным носом, оголив белые клыки:
— Есть враги. Все враги. Все враги Живчику. Джексон — стая Живчика.
Ярость пса не знала границ, она была неуправляема. Едва завидев живого зверя, Живчик скалился, шерсть поднималась дыбом и он жаждал смерти, желал показать свою силу и бедному животному, и Джексону, чтобы потом получить одобрительный кивок от человека или вкусное печенье.
Но Джексон спиной заслонял шавку, своим мощным рыком кричал:
— Стой, брат Живчик!
Живчик думал, что сейчас последует шквальные ударами сапогами. Джексон садился перед другом, обнимал, чесал белый живот и тихим голосом, от которого почему-то пахло вкусной лепёшкой, говорил:
— Я твоя стая, и эта собака тоже твоя стая. Понюхай её, она не желает тебе зла.
А затем подзывал испугавшую собачонку и позволял Живчику с ней познакомиться. Только пёс начинал опять проявлять приступы агрессии, Джексон хватал его за шею и давал послушать своё беспокойно бьющееся сердце.
— Живчик, я твой вожак. Хороший пёс не должен злить вожака, вожак не желает тебе зла — он друг. Все — друзья.
Два года шли быстрым, хаотичным темпом для Джексона. Медленно тянулось безоблачные дни для Джексона. Он видел голубое небо над головой, купался в жёлто-серой (2) траве, наполненной множеством ароматов, запахов и судеб, и шёл за вожаками — за Джексоном и его друзьями — Линдой и Грэди Каньете. Живчик отчаянно не понимал, почему он никогда в присутствии других людей не слышит имён друзей? Почему на улице Джексон проходит мимо Каньете и хватает сильно за поводок его, чтобы он не залаял, приветствуя друзей?
Псу сложно было понять секретные пароли, прозвище и легенды, которые придумывали Джексон с освободителями. Он лишь знал, что эти люди важны для его человека.
Но Живчик и представить не мог, насколько важное событие должно сейчас произойти. Каньете решились на самую масштабную авантюру — выкрав из комитета ключ, они собрались снять ошейник, а затем помочь перейти границу трёмстам санпавским невольникам. Джексон лишь наблюдал, устроив с местными генералами учение войск в другой стороне от границ, а заодно отправив всех полицаев на различные вызовы — сумасшедший, взявший в заложники семью, самоубийца на мосту, ограбление банка.
Джексон терпеливо смотрел сквозь бинокль на учения в поле, с ним сидел Живчик и откровенно скучал, зевая и наблюдая за мухами. Неожиданно прогремели крики:
— Фанин Марион, беда! Кто-то освободил около трёхсот рабов, и они убивают своих хозяев! Началось восстание!
Джексон встрепенулся. Он дикого возбуждения и негодования он пребольно вцепился рукой в загривок Живчика. «Сучьи отродья! Вам надо было только сбежать. Вы сами себя загубили! О нет, Линда, Грэди!..»
Судьба рабов осталась в прошлом, необходимо было спасать друзей. Делая вид, что он озабочен восстанием, Джексон приказал везти его в резиденцию. Нужно было отвлечь военных от самих виновников бегства, переключить их внимание на восстание — а для этого Джексон должен был обеспечить Каньете проход к тайным лазейкам, через которые они могли бы добраться до убежище, спрятаться и потом бежать в Камерут или Иширут.