«Нормут Казоквар, тебя не хватало», — напрягся Огастус и уставился на студенческого неприятеля. Заливной смех Казоквара, наверное, был слышен через глубокие стены и сквозь играющий громкий оркестр. Его губы быстро сжимались и расжимались, внезапно прерываясь на хохот. «Должно быть, хвастается перед новыми спутницами своими подвигами в родительских имениях над рабами. Интересно, долго ли эти трое продержатся со своим воздыхателем? Поклонниц у нашего Нормута много, да никто больше месяца с его не выдерживает».
Проклиная строптивый характер Нормута, Огастус вдруг задумался, а заботит ли отсутствие любви Нормута? От пришедшей мысли он весь передёрнулся. Вот, вот перед ним человек так человек, который никогда не помрёт от любви! Лёгкий на подьём и тяжёлый на руку. Огастус встал и направился к Казоквару.
— Здравствуй, — Огастус затормошил Нормута за рукав малинового пиджака. — Как поживаешь?
Нормут остановился в недоумении. Его партнёрши по танцу начали переглядываться — Огастус говорил очень дружелюбным голосом с их кавалером, а они слышали, что Афовийский и Казоквар были заклятыми врагами во времена учёбы.
— Нормут, — Огастус звонко произнёс, — мы плохо ладили с тобой на протяжении трёх лет, но, как насчёт того, чтобы начать всё заново? Короче, у меня тут… Нездоровится, голова болит. Я слышал, врачи говорили, гнев надо быстро выпускать на что-то — посуду побить, стул сломать.
— Аааа, — протянул Нормут и почесал губу. — Выплеснуть злость хочешь? Ну, поехали со мной… дружище. Поехали, — он обнял ярого врага и крикнул дворецкому: — Скажите моему рабу Куону, чтоб он готовил немедленно карету, я возвращаюсь домой! И мою трость мне принеси, она на стуле лежит, а то какой аристократ без трости ходит?! Трость — это знак отличия, признак власти. Огастус, дружище, это хорошо, что ты ко мне обратился за помощью. У меня в имении злись сколько хочешь и не жалей времени и своих сил. Это хорошо, что ты обратился ко мне. По адресу. Из меня прекрасный целитель.
В тот же вечер Огастус взял в руки чёрный винамиатис.
***
Сестра ждала его в своём рабочем кабинете. Сидела за широким столом из красного дерева, поправляя длинные рукава сине-сиреневого платья, которые падали бумаги, закрывая собой написанное. Она была одна, за дверью не дежурили часовые. Закрытые ставни продолговатых окон, отсутствие привычных для Эмбер женских забав — чайных блюдец, куска яблочного пирога — всё говорило, что беседа будет долгой.
Огастус улыбнулся, поприветствовав Эмбер, но ответная улыбка не сошла с губ её. Огастус сел на свободный стул по правую сторону от сестры, сжал в руке покрепче трость, поёрзал и слегка отодвинулся ещё правее. Он терпеть не мог левую стену кабинета, на которой изо дня в день на него взирал будто бы высмеющивающими, но милосердными глазами покойный Конел, запечатлённый на портрете словно живой, молодой, показывающий, что и после смерти в этом кабинете, в этом дворце Солнца, в сердце королевы Зенрута и её сыновей — хозяин он.
— Завтра решающий суд в деле лидеров мятежа, — промолвила Эмбер, чуть теряясь, теребя свои руки. — Эйдину, Брас, Фону и Мариону объявят приговор… Огастус, ты понимаешь, что ждёт Эйдина и…
— Эшафот, — лаконично ответил Огастус. — Эмбер, тебя что-то беспокоит, я это вижу. Зачем ты вызвала меня? Мы, верно, обсудили раз сто приговор изменникам.
Боги, душно-то как с замурованными окнами! Огастус растегнул верхнюю пуговицу пиджака и взлохматил причёсанные волосы. Он видел, как удивлённо на него смотрит Эмбер — да, где же видано, чтобы герцог Огастус расставался с идеальным порядком на лице и в одежде? С самого утра, по непонятной причине, он чувствовал какую-то осеннюю духоту, что усилилась, когда он вошёл в кабинет к сестре, какое-то внутреннее предчувствие предвещало мигрень. Проснувшись, Огастус хотел просить целителя к себе в покои, он сваливал всё на волнения и раскаченные нервы из-за последних событий и возжделённого приговора суда этим неонилиаским чертям. Но время от времени появлялись другие мысли — что-то странно стала вести себя любимая сестрёнка, отдаляется от него, перестаёт советоваться.
— Я долго размышляла, — начала говорить Эмбер. — Эйдина мы казним, как было решено. Брас и Фона тоже. Но Марион… Огастус, ты должен понимать, он… ему надо сохранить жизнь. Мы вынуждены помиловать его. Простить, прикрываясь прошлые достижениями Мариона на посту губернатора, иначе в Санпаве начнётся хаос, а он спутает все…
— Какую чепуху ты несёшь, Эмбер? Ты с головой перестала дружить, как твой Тобиан?
Кожа на лице Огастуса стала краснеть, пальцы противным ритмом застучали по столу.
— Марион благодаря своим наглости и хамству, невообразимой гордыни заслуживает самого мучительного наказания, По нему плачут многодневные казни Неонилиаса, а не наш гуманный эшафот. Эмбер, ты, надеюсь, шутишь? Я жду с кислора взглянуть на последние минуты его жизни.
— Нет, я не шучу, брат. Мариона необходимо помиловать.
Где его любимая и прекрасная сестра? Огастус растерянно взирал на странное существо, спрятавшееся под маской Эмбер. Веяло холодом, шло непонимание, существо, крепко сидя в своём кресле, молчаливо наносило ему удары ножа. Существо воссело на свой трон из красного дерева, поставило себе в телохранители дух флегматичного Конела и ждёт, ждёт, когда он, Огастус, согласится с его волей.
Нет, этому не бывать!
В углу, на книжном столе, стояли статуэтки пятнадцати богов, кабинет пах цветущими амариллисами и церковными духами. Демоны не смогли бы вселиться в тело Эмбер и заставить говорить её этот бред. А может, он и вылезли из пасти убитых львов, кабанов и ланей, чьи головы украшают стены?
На стене висели портреты родоначальников династии и шкуры, головы ещё отцовских охотничьих трофеев, на полу лежал красный бархатный ковёр, у массивного стола стояла огромная ваза из фиолетовой яшмы — это зал истинных Афовийских. Стать, величие, сила, непреклонность, вот что должно жить здесь. Не Эмбер. «Не смеши меня, сестрёнка, — сдвинул брови Огастус, — я ещё возражу тебе».
— Марион хотел нас свергнуть и он свергнет, если ты пойдёшь на поводу у санпавской толпы. Эмбер, ты неужто потеряла рассудок и стала прислушиваться к советам Тобиана? Скажи, ты после слов своего сыночка стремительно передумала? Тобиан, подарили б ему Боги волю, оправдал и Неонилиаса, если б милосердный приговор одному тирану сохранил жизнь одному, хотя бы одному его сумасшедшему последователю. Тобиан насмехается над нами, позорит! Он бы прирезал нас с тобой давно, только Фредер удерживает ещё этого паразита.
— Да хватит тебе с Тобианом! Устала я от него по самое горло! — вдруг взъелась Эмбер. — Огастус, ты так уверен, что я похожа на тебя? Меня между прочим вопросы мести Мариону и душевные переживания Тобиана совершенно не волнуют. Огастус, мы с тобой ждём вооружённого конфликта в Санпаве, а та без нашего вмешательства уже горит огнём. И будет гореть сильнее, если мы не перестанем разжигать костры. Вразуми себе, что санпавской элите нужен живой и невредимый Марион, а нам с тобой — спокойная территория. Сторонники…
— Мне нужен наказанный и мёртвый Марион.
— Сторонники Мариона до сих пор не найдены, — Эмбер продолжила говорить, сохраняя, по крайней мере, видимое спокойствие. — Вот что они учудят, а, братец, когда палач отрубит голову Мариону? Малой, по-твоему, кровью обошлось восстание Эйдина? А сколько средств потеряла казна на ликвидацию последствий? А что говорят об авторитете Афовийских другие государства? «Слепцы, не замечающие лаву смуты, что поднимается к ступеням династии».
— Пусть говорят. Мне всё равно.
— А мне не всё равно, представляешь, Огастус. Меня, представляешь, волнует спокойствие в Зенруте, и Санпава, и своя собственная безопасность. Казнь Мариона положит началу необратимых последствий. Я это чувствую. Также не забывай, что Мариону на протяжении пяти лет удавалось решать исключительно все конфликты и проблемы в Санпаве, он знает регион лучше самого себя.