— За смерть пяти тысяч людей, за покушение на жизнь Его Величество Эмбер, Его Высочество Фредера и Его Высочества Огастуса, за стремление свергнуть Афовийскую династию, за попытку изменения Зенрутской Конституции, за организацию и осуществление кровавого мятежа, за организацию Крылатого общества, за сотрудничество с незаконными освободителя, за руководство во время мятежа военными зенрутскими частями, за сотрудничество с радикальными магами признать виновными Рауна Эйдина, Кейру Брас, Филмера Фона и Джексона Мариона. Именем и властью Её Величества Эмбер Афовийской лишить Рауна Эйдина, Кейру Брас и Филмера Фона всех прав состояния, лишить Рауна Эйдина звания Героя Анзорской войны.
Эйдин безмятежно вздыхал душный воздух судебного зала. Кейра нетерпеливо ждал продолжения приговора, стекло показывало его резко подрагивающую ногу. Филмер улыбался в стекло, без зла и сердитости и еле проговаривал приветствие Зенруту. Джексон уверено давил кулаками стол.
— Именем её Величества Эмбер Афовийской и властью, данной благочестивому суду пятнадцатью богами, — продолжал судья, — приговорить Рауна Эйдина к смертной казни путём отсечения головы, приговорить Кейру Брас смертной казни путём отсечения головы, приговорить Филмера Фона смертной казни путём отсечения головы, приговорить Джексона Мариона к смертной казни путём отсечения головы.
Эмбер прикрыла глаза.
— Именем её Величества Эмбер Афовийской и властью, данной благочестивому суду пятнадцатью богами зачесть Джексону Мариона его преданность, былые старания и заслуги, направленные на расцветание и возвеличивание Санпавы. Сменить наказание на пожизненный домашний арест в казённой в квартире в Конории. Также лишить его всех прав состояния. Продолжить расследование о похищенных казённых деньгах, выделенных Санпаве, и оставить по этому делу Джексона Мариона в статусе обвиняемого.
Стекло не скрыло, как у Огастуса в ядовитом оскале открылся рот. Эмбер косо пыталась взглянуть через свою спину назад, сильно дышала, но сохраняла гордую осанку и неподвижность тела.
Эйдин кивал, словно соглашался и не возражал. Заледенелое лицо Кейры не выдавало никаких эмоций, но руки машинально обхватили тело. Филмер не убирал улыбку и всё шептал, одно слово можно было различить: «не конец». Джексон вскинул голову и закатил глаза.
Приговорённые к смерти друзья положили на его могучее плечо руки, и Джексон вздрогнул, очнувшись из своего мира. В его серой радужке глаз вызывающе кричала победа и не прикрытое даже наручниками на руках и цепями на ногах отвращение к королеве и к суду.
========== Глава 34. Призраки, что приходят в ночи ==========
«Всегда помни, что толпа, рукоплещущая твоей коронации, — та же толпа, которая будет рукоплескать твоему обезглавливанию. Люди любят шоу».
Терри Пратчетт
Закат уходит вдаль. Солнце медленно, ослепительно опускается за горизонт. По пламенной реке плывёт скрипучая лодка, прорываясь без шума, без треска через красные иступлённые языки огня. Пламя настолько ярко, что сжигает дотла глаза, заставляет трепыхаться тело. Но Эйдин ясно видит появляющиеся на обрыве реки чёрные каменные врата. Он упрямо держит весло и гребёт им с нежностью, которая дозволена лишь матери или отцу, по густой лаве, что заменила ему воду в длинном и жгучем холодном пути.
Он сгорает, пламя подбирается к краю его туники, сшитой из белой овечьей шерсти. Эйдин не отводит глаз с врат, они просты, неказисты, изуродованы непонятными надписями на несуществующих языкам. До чего же они неотёсаны, грубы, думает горько Эйдин, хоть бы под рукой, в лодке, оказался молоток, тесак. Вымыть бы, отрезать ненужные щепки, привести в должный порядок и форму.
Заворожённо он любуется вратами, не замечая усиливающееся течение и затихающий огонь, который перестаёт жечь тело. Почему же так? Что заставляет пламя жизни уменьшать свою ярость? Будто не понимает, что путешественник вскочит и исчезнет в бесконечном пустынном пространстве, на которое указывает след от лодки?
Эйдин плывёт, усмехаясь своим нелепым мыслям. Что за вздор! Лишённые смысла врата — самое манящее и безупречно таинственное, идеально тихое место, где он только бывал. Разгадать бы их загадку, так навязчиво проникшую в его отяжелевшее тело.
Он тянет руку, чувствует крепкий удар по запястью, и его глаза оказываются во мраке.
Снова сон. Постоянный, преследующий его месяцами, который заканчивается ровно в тот момент, когда он ощущает обжигающую поверхность врат.
Эйдин поднялся со скамьи. Тьма хоть глаза выколи. В тюремное высокое окошко над потолком не заглядывает ни одна звезда. Ночь. Должно быть, часов двенадцать. Сколько ему осталась? Столько же.
Он подошёл к столу, до этого долго пытаясь отыскать его в темноте, рукой нащупал кружку с водой и осушил её до дна. Нет, жажда не прошла. Она стала сильнее. Эйдин не закричал караульному, который стоял за дверью и охранял последние часы его жизни, чтобы ему принести ещё питья. «Это не та жажда, — самому себе сказал он, — я напился, наелся вечером. Моё тело не нуждается в источниках силы. Эх… Чёрт, как я хочу досмотреть до конца сон».
Но ему не спалось. Эйдин постучал изо всей силы в каменную плиту стены и крикнул:
— Филмер, слышишь меня?!
— Слышу, — донёсся слабый голос.
Караульные не мешали двум заключённым переговариваться. Знали, что спастись или как-то навредить себе они не в силах. Помимо стражников, узников охраняет следящий винамиатис. Там, на другом конце, в тёплом кабинете с малиновыми, возможно, обоями кто-то сидит и наблюдает. И всё из-за возможности пронести для соратника зелье превращения, из-за маловероятного и так согревающего душу побега! Да, природные стихии не действуют в камерах с «замками», но человеческая магия умеет быть настойчивой. Ведь сможет найтись дурак, который захочет спасти от смерти любимого родственника или своего прекрасного командира, подкупит охрану, отправит на смерть неизвестного никому бедолагу или же сам взойдёт на эшафот… Магия исчезает на третий день, когда тело предаётся земле.
— Не спится? — смеясь, спросил Эйдин.
— А то, наслаждаюсь минутками одиночества, — в той же умиротворённой форме ответил Филмер.
Одиночество. Именно его страшатся узники. Но оно успокаивает и даёт великую, редчайшую возможность — поговорить и узнать себя.
— Про Кейру не слышал? Как она там, в женском корпусе? — слабо прозвучал голос Филмера.
— Мне говорили, что к ней каждый день приходит священник. Кейра часами с ним разговаривает.
— Ты его к себе звал, Раун?
— Нет, я отказался от его услуг. Зачем мне священник?
«Зачем?..» Эйдин поймал себя на мысли, что говорит он как неверующий и ведёт себя так, будто бы чхать он хотел на пятнадцать богов. Но это не так, это гнусная ложь. Сколько раз ему приходилось сталкиваться с каждым из пятнадцати лицом к лицу, когда пушечный снаряд падал возле головы, или вулканическая лава, рождённая огневиком, вдруг летела с неба на землю?! Он видел ярость богов, их гнев, их кару человечеству, он молился за спасение своих солдат и… Иногда помогало. Эйдин верил в богов, вот только верили ли они в него, когда протягивали свою руку?
— Боишься… умирать? — неожиданно для себя он спросил Филмера.
Товарищ молчал. Наверное, не расслышал. Но нет, ответил на вопрос, который ему никто не задавал. Люди ведь боятся, испытывают неловкость в общении с приговорённым к смерти.
— Не особо. Я просто, Раун, понимаю, что никого не заставлю страдать. У меня нет родителей, супруги, детей. Племянникам я не нужен. Это у Кейры три сына останутся сиротами! Круглыми, мужа она своего похоронила, он погиб, как ты знаешь, задолго до восстания нелепой смертью под колёсами кареты на тротуаре.
— Филмер, а я даже не знаю, боюсь ли предстоящей смерти. Вот задумываюсь над этим вопросом и тут же в голову лезет какие-то странные, ну совершенно бредовые мысли. Справа ли я сидел от отца за обеденным столом? Какая актриса играла Желанину в постановке 1265 года? Не думается мне о смерти, хоть убей меня.