Насмешка судьбы. Благодарность спасённого Эвана — обман, паразитство, лебезятничество. И после смерти отца и любимой матушки этот бездельник такой же владелец шахты, что и Нормут.
Тяжело Нормуту давалось приведение себя в надлежащий порядок — выбрать модный костюм, подобрать причёску, выбросить старые вещи, вышедшие из моды. Но он знал, красота требует жертв. Впрочем, зачем же из себя делать жертву? Есть рабы, самые смиренные и послушанные подданные. Кто-нибудь позволит себе непростительные эмоции и движения, и он будет упиваться их страхом и извинениями. Абсолютный правитель! Не ограниченный парламентом, законом, отношениями с соседними державами! Он — король, жена — королева, дети — наследники, Эван — любимый шут, а все остальные — безропотные подданные, от которых не дождёшься восстания. Наверняка ему заготовлено место где-нибудь в бездне Великих Создателей, если верить слухам. А Нормут верит, что Создатели, чья жестокость не знает пределов, примут его в ряды своих верных слуг.
У входной двери на кресле-качалке сидела Фалита и наблюдала как грозными каплями небеса обрушивают свой гнев на землю. В стороне, под дождём, Элеонора резвилась с Живчиком.
— Куда собрался такой раскрасивый? — оглянулась Фалита на мужа. — Ах, чёрный пиджак, галстук! Чёрный новый цилиндр! И куда ты, любовь моя?
— Прогуляюсь-ка. Фалита, ты хмура? — Нормут сразу приметил, что на лице жены отсутствует улыбка.
Послышался вздох.
— Письмо по утру пришло от Дриса. Скучает по нам сильно… Пишет, что всё хорошо, но моё сердце чувствует, каторжане прознали, что с ним сделала эта гнида! Мерзкий Бонтин!
— Ничего, пусть крепится. Что мы можем поделать, Фалита… За Дрисом по сей день наблюдает лично Высочество Фредер. Мои связи не могут его выкупить. Ничего, пусть крепится. Дриса лишили мужества, но мужчиной и моим наследником он не перестал быть.
— Нормут, как ты смог спокойно отпустить Бонтина? — Фалита опять протяжно вздохнула и перестала качаться на кресле. — Наш мальчик на каторге, ты безглазый и хромой калека, а Бонтин на свободе гуляет!
Нормут сдвинул брови и тихо, хмуро выругался, однако его нелестные слова, обращённые к себе, услышала и жена. Он прислонился к стене и сказал:
— Что предлагаешь мне с ним делать? Застрелить?
— Да! — чуть не вскочила с кресла Фалита. — Но лучше забить до смерти стальными прутами! Заплати наёмному убийце, эта скотина должна за всё получить!
— Бонтин умрёт и что дальше? Нет, жена, это быстрое и бесполезное наказание. Любишь ты силой расправляться с нашими рабами. А я люблю, чтобы они сами изводили себя и вспоминали со сладкими чувствами мои тяжёлые кулаки. Я пока не знаю, как это сделать с Боном. Фалита, ты обратила внимание, что Бонтину всё сходит с рук?
— О чём ты?
— Призадумайся, дорогая, — улыбнулся Нормут и обнял её за плечи. — Для обычного раба, пусть он и незаконный сын герцога, Бон большой счастливчик. Ему сошло на нет покушение на жизнь Дриса, а я так добивался, чтобы Бона привлекли к правосудию, использовал все свои связи! Ему простили освобождение пятисот рабов в Санпаве! Это очень странно. Я и раньше раздумывал, почему герцог так рьяно охраняет своего бастарда, которого сам же отдал мне на расправу? Но объяснял это слабыми проявлениями отцовских чувств. Хорошо, Огастус видит в Бонтине своего сына и прощает ему любые предательства… Но почему тогда он не признаёт его своим сыном перед страной? Скрывать ничего уже нельзя. Страна знает про существование Бонтина, бастарда Огастуса, принц Фредер признал в нём своего двоюродного брата, а Бонтин в свою очередь признал родство с Фредером. Но почему молчат Огастус и Эмбер? Не находишь это странным? У Огастуса есть две дочери, их он спокойно признал и забыл про их существование. Но с Бонтином так не получилось.
Фалита почесала нос.
— Если Огастусу объявить, что Бонтин его сын, он опозорит себя и свою династию перед всеми людьми в Зенруте. Ему остаётся только мириться, что принц Фредер не взял убеждения своего дяди.
— Согласен. Хорошая позиция. Но отношение к своим детям бывает только одно — ты их либо любишь, либо нет — третьему не бывать. Если Бонтин дорог Огастусу, зачем подвергать жизнь парня таким страданиям? Если он ненавидит сына, причина возиться с ним? Правильнее было продать его в какую-нибудь глухомань Зенрута или же просто убить. Однако по каким-то причинам от существования Бонтина страдает сам Огастус. И вот такой вопрос, Фалита, где его мать? Где та рабыня, которая подарила герцогу проклятого ребёнка?
— Почему ты вообще решил, что его мать рабыня? — Фалита сурово подняла на Нормута глаза. — Представь, что он мог быть свободным человеком. С его-то манерами и воспитанием я бы сказала, что мать Бонтина — какая-нибудь знатная госпожа, которая в няньки сыну подобрала шлюху с улицы.
— Всё может быть. Когда Фредер сказал, что Бонтин его двоюродный брат, я думал, что в скором времени нам покажут ему мамашу, любовницу герцога, но этого не случилось. Умерла она? Возможно. И с каких лет, напрашивается вопрос, Бон попал к Огастусу? Всё мне кажется таким странным, вымышленным. В отличие от тысяч глупцов, населяющих Зенрут, я вижу, что нас старательно обманывают. Огастус бы в жизни не признал сына, рождённого от рабыни! Он ненавидит это рабское отродье, не перестаёт мстить несчастным за Пенелопу, укравшую его любовь. И тут у него появляется сыночек, рождённый рабыней… А если не рабыня, а знатная дама? Если есть чувства к сыну, запретившие мне кнутом уродовать мальчишку? Что мешает Огастусу принять Бонтина? Фалита, просто представь себе королевскую семью, которая берёт под крыло ребёнка, воспитывает, любит, хоть и держит его в тайне. Однако продаёт его в рабство чудовищу, то бишь красавчику Нормуту Казоквару! Как я хорош! И вдруг королевская семья разрешает ребёнку убивать людей, попирать свои же законы! И показывает всем видом — Бонтин не наш родственник, мы его ненавидим.
— Нормут, — Фалита прижала руку к толстому подбородку и пошевелила носом. — Как ты рассматриваешь мысль, что Бонтин не сын Огастуса?
Брови Нормута с удивлением поднялись, а рот сильно приоткрылся. Фалита уставилась на мужа, который в свою очередь не сводил ярких глаз с неё, и испуганно пролепетала:
— Надо ж что-то мне придумать, как-то объяснить это недоразумение. Знаю, я сказала бред.
— Да, это бред, — поддакнул Нормут. — Фредеру нет смысла называть чужого человека своим родственником, если, конечно же, он не верит наивно в их родство. Также Огастусу нет смысла воевать с чужим мальчишкой. Но бред тут в другом! Хоть Бонтин не пойми от какой матери и от какого отца рождён и подкинут Огастусу, хоть он родной, но нелюбимый ему сын, я не нахожу причин у Огастуса спасать Бонтина от правосудия и терпеть, как тот настраивает народ против него и королевы. Фалита, я не отвергну твою бредовую мысль. Я запомню её. Здесь что-то не так. Тайна, покрытая мраком! Фалита, я не хочу убивать Бонтина, я хочу, чтобы он поплатился ещё при жизни за наш род. Но боюсь, если я подойду к нему слишком быстро, меня заклюют королевские соколы.
Фалита опёрлась на ручку кресла и воинствующее взглянула на Нормута. Но он увидел боль в поросячьих глазах жены, смешанную с неизрасходованной, неиссякаемой местью. Лоб был красным, глаза тоже горели. Будто месть и страх сражаются в неравном бою.