— Не печалься, — Нормут сказал ободрительно. — Век освободителей когда-нибудь подойдёт к концу, не долго эта шайка разбойников будет разбрасываться справедливостью.
— Ты можешь легко рассуждать, на твою семью они не нападут. Ты против Кровавого общества взял чудесное оружие — принял в свою семью родственницу освободителя. Прекрасный план! Я восхищён! А мне стоит опасаться за свою жизнь. Прошлый глава комитета знаешь где? В могиле.
— Твоё высокое мнение обо мне слишком высокое, я первоначально по другим причинам захотел выдать Элеонору замуж за моего брата. Но вот как судьба сыграла мне на руку. Думаю, если бы не Элеонора, я бы тоже кормил своим дряхлым телом псов Создателей.
Нормут вздохнул. Вздох вышел непроизвольно, как только он вспомнил о расправе над ним, которую свершила Нулефер. О своих напуганных детях. О плачущей жене. И о рабах, которые высмеивали потом хозяина. Не так было страшно за родных, когда он под пристальным вниманием целителей приходил в себя, как обидно, что он опустился с уровня властелина до шута. Побеждай, подчиняй, будь первым, сильным, умным — так его учили с раннего детства покойные родители, когда мечтали, что их сын станет великим полководцем, стратегом и завоевателем народов. Их планам о военной карьере для Нормута не суждено было сбыться, блуд светской жизни отнял весь вкус офицерской романтики. А вот наказы родителей сохранились.
— Сайрус, ты так и не нашепчешь мне про Бонтина? — ухмыляясь, проговорил он.
— Нет.
— Хитрец ты, брат, не скрываешь, значит, что оружием приторговываешь, а пару словечек про какого-то мальчишку сказать не можешь.
— Так я знаю, что ты никому мой тайный заработок не раскроешь, а под Афовийских копать начнёшь. Мне не поздоровится.
— Тогда имена своих товарищей, которые спонсируют армию Камерута, нашепчешь? Я подумал, в завод по выращиваю рабов я вкладываю свои деньги, а в оружие нет. Нехорошо.
Сайрус чуть не поперхнулся.
— О, Боги, Нормут, тебя шпионить за мной послали? Твой самый близкий друг — герцог Огастус, ты с ним воевать будешь?
— Я могу называть своим другом человека, чей раб уничтожил жизнь моему сыну? Наша дружба навеки оставлена в прошлом, я поддерживаю с ним связь ради денег, а он для того, чтобы пользоваться авторитетом среди влиятельных дельцов — моих друзей, рабовладельцев.
Сайрус лукаво посмотрел на Нормута и засмеялся, поймав на себе родственный взгляд. Его карие глаза заблестели, а рука потянулась к руке Нормута за пожатием.
— Я буду рад щедрому помощнику! Огастусу даже не приснится в страшных снах, что его лучший друг идёт под одну руку с камерутчанами. Хотя времени поспать и насладиться снами у Огастуса хватает. Он же женщин боится, слыхал?
Нормут кивнул, и вдруг смех Сайруса накатил на него.
— Завидуй молча, у Огастуса столько любовниц, что не перечесть. Только между ног у них кое-что болтается. Это я понял сразу, когда он так рьяно, с пылкой любовью бегал ко мне проведывать своего Бонтина и запирался с ним одним ночью в комнате.
Сайрус резко оторвал свою руку.
— Ты серьёзно? Он того…
— Нет, конечно же, шучу! Давно известно, Его Высочество предпочитает мужчинам и женщинам сношениех с сестрой. Иначе как объяснить их постоянное совместное времяпровождение!
Оба мужчины заразились смехом. Потом, как ни в чём не было, они замолкли, и Нормут коротко произнёс, что ему пора. Сайрус обещал заехать к нему в гости и проведать детишек. Обратный путь Нормут решил проделать через чёрный вход, ведущий во внутренний двор, где нет сентиментальных девушек, начитавшихся слезливых романы про то, как в сказочном королевстве великаны с помощью людей подарили свободу гномам.
То ли зрелище восхитительное он увидел на заднем дворе! Аукцион! Умер какой-то бездетный господин, и пятьдесят его душ — эх, так мало! — отдавали с молотка. Нормут, знакомый с отчаянием, когда, возможно, прямо сейчас тебя разлучит с семьёй какая-нибудь девчонка, которая до неузнаваемости изменит твою жизнь, судьбу, положение, да даже лицо, отчасти понимал, что испытывают люди. Его тело окружило наслаждение, простая радость, когда вмиг он забыл про Камерут и Зенрут, и первая мысль воцарилась в сознании — как хорошо, что он не на помосте. Он за ним. И лишь в этом заключается красота, счастье, благодарность родителям и богам, а всё остальное следует мимо. Лишь спустя время, наслушавшись слёз и криков, пустых молитв Нормута пронзила красота от того, что он имеет право распоряжаться этими людьми.
На выходе из комитета Нормуту снова пришлось проталкиваться через охранников.
— Мне б такие меры безопасности, — проворчал он.
— Что поделать, — сочувственно ответил Сайрус. — Охрану комитета усилили из-за освободителей. Она и так стала жёсткой после того случая. Помнишь, примерно два года назад повстанец, член старого Крылатого общества с лицом Фредера под зельем превращения устроил погром? Ещё тогда мы ужесточили безопасность за рабами.
— Да, — вздохнул Нормут. — Слышал. Был такой повстанец-неудачник, его убил Зоркий Сокол при захвате. Год назад его сразу причислили к Крылатому обществу.
***
В который раз Фредер сидел за этим столиком у окна, рядом с играющим оркестром. Он и вспомнить уже не мог, как часто Эмбер и Конел снимали на вечер всю «Королевскую тарелку» и садились вместе с ним и Тобианом за крохотный столик возле зелёных бархатных занавесок. А сколько раз, выкроив свободные минутки в вечерний пятийник, он и его друзья из академии приезжали ресторан и присаживались здесь, дабы послушать музыку и поболтать о чём-нибудь несущественном — тоже не счесть. Золотые светильники, большие окна, широкий зал, волшебная музыка — антураж Дворца Солнца. Вот только в «Тарелке» можно побыть человеком. Не принцем.
На тарелках аккуратно лежали запечённый омар в соусе и салат с кедровыми орешками. Люси ела медленно, часто притрагиваясь салфеткой ко рту. Боялась, что испачкалась, неподобающе взяла в руки вилку и плохо поднесла её ко рту, рядом ведь столько людей — помимо неё и Фредера ещё и обычные посетители, которым весьма интересен принц и его спутница. Фредер и не притрагивался к еде или вину, он смотрел на Люси и её скромное поглощение пищи.
— Смущают люди? — посмеялся он.
Люси кивнула.
— Вы хотите спросить у меня, почему я не позволил себе на вечерок снять для нас ресторан полностью — это ведь в моих силах. И для моей безопасности? — снова кивок. — Отвечу вам — просто не хочу.
Играла виолончель. Красиво, мощно. Но печально, выдавая из себя по звонкой нотке так пронзительно, что, казалось, звук вырывается наружу через запутанный лабиринт. Мечется где-то в корпусе, а потом — бац, и вылетает, с молитвенной благодарностью окружая смычок.
— Бонтин сегодня сидит дома с вашим братом? — спросил Фредер.
— Да, Ваше Высочество, Бон сказал, что хочет день провести дома и ничего не делать. Я потому и ответила вам, что сегодня мы можем встретится и побыть наедине. Но… я не понимаю. Ваше Высочество, ваш брат узнает, что мы виделись, от людей слух не утаишь. Зал наполнен — принц пригласил бывшую рабыню — о нас заговорят. Мы могли бы с вами встретится у вас в Загородном…
— Дворце, — повторил Фред за Люси. — Или на нейтральной территории тайно, как и полагается нам. Но я просто не хочу. Прятки, конспирация — я не Бонтин Бесфамильный. Моё имя Фредер.
— Но о нас заговорят. Мы с вами словно на свидании.
Фредер негромко засмеялся.
— Да, у нас свидание. Я пригласил подругу своего брата на маленький ужин, на небольшое дружеское свидание.
— Это сложно представить.
— Соглашусь с вами. Я вот, например, не могу взять в толк, как можно зимой, в кислоре обедать на балконе под чистым небом? Холодно! Но задайте этот вопрос Мариону — ответит иначе.
Люси покосилась на закрытую дверь, ведущую на балкон. Сейчас столики пустовали, с них были сняты белые скатерти, а по столешнице стучал дождь. И она подумала, что Марион отчаянно верил в победу, если решился на обед под снегом, лишь бы взирать, как его люди завоёвывают дворец и королей. Верил, ждал её, не представлял проигрыша, хоть и придумал заранее план отступления…