— Не выучил ты урока — не злить опасных зверей и людей, — соглашался с ним Огастус.
Но Джексон так и не давал им повода для гордости. «Я умру, но умру человеком», — шептал он каждый раз себе. Конечно, по утрам, когда его приводили почти здорового, храбриться было гораздо проще. Но под вечер Джексон простил: «Боги, позвольте мне умереть здесь». У него недоставало трёх зубов на левой верхней челюсти. Случайно перестарался охранник, за что получил большой выговор от Огастуса. На эшафоте никто не должен догадаться, что Мариона пытали… Потерянные зубы целители не восстанавливали.
Для преодоления боли Джексон создал свой маленький календарь, днём он отсчитывал примерное количество часов, сколько прошли с начала дня, по вечерам в уме вычислял прошедшие дни. Месяц, ну два, ну три, и наступит конец, когда-нибудь двойник перестанет изображать его… И ему придёт избавление от мук. Казнь. Джексон ждал даже не самой казни, а последних трёх дней, когда приговорённым для милости снимают ошейник.
Двойник стремительно менялся. К нему тоже почти каждый день приводили Джексона. Постепенно надменность двойника исчезала. Он охотнее сотрудничал со следователем, соглашаясь с обвинением. Однажды двойник (наверное, прошло шестицы две), заявил, что отказывается от услуг адвоката, старого друга Джексона фанина Мэддисона. На замену ему он взял другого защитника. Который иногда присутствовал при попытках признания вины настоящего Мариона.
Тимбер Рэдликс клал Джексону на стол перо и бумагу постоянно, когда заканчивал очередную экзекуцию и ждал признательных показаний. Джексон даже не дотрагивался до пера. «Не позволяй им себя сломать!» — эту заповедь он напоминал себе постоянно. На сырых стенах своей темницы он пытался её написать ногтем, пытался запечатать эту заповедь у себя на руке. Однако целители стёрли её. Джексон отдыхал только в своих снах, но они редко приходили к нему, редко удавалось заснуть. Ведь тело изнывало от боли, а в последнее время ночью могли ворваться охранники с дубинками и раскалёнными углями, и так же быстро вскоре уйти. По ночам, во снах к Джексону приходили непонятные создания, бледные сущности, которые издавали пронзительные звуки, похожие на мычание. Они кружились вокруг него, каждый раз неожиданно поднимали в небо, похожее на желток от яичницы, и так же неожиданно роняли. Просыпаясь, Джексон не находил времени обдумать свои сны, на всё ему оставалось от силы пол часа, затем к нему приходили.
Эйдина, Брас, Фона казнили, но он был ещё жив. Однако Джексон не чувствовал, что он живёт. Порой он думал, может, уже всё? Он стоял на эшафоте рядом со своими товарищами, а нынешнее состояние лишь иллюзия реальности. Он давно в аду, отбывает наказание у Великих Супругов, что так изощрённо решили воздать ему по заслугам. Джексон не знал, какие у богов законы. Там, на земле то говорили, что боги милосердны, то рассказывали про их необузданную ярость. Но сущность богов каждый раз подчинялась мировидению правящих королей. У покойного Вильяса они были жестоки, у Эмбер справедливы и чуточку добрее.
Он чувствовал, что стареет. Смерть близка, а значит пора приближаться старости. Всегда раньше Джексон намеренно старил себя: отращивал бороду, говорил скрипучим голосом, передвигался медленно. Друзья смеялись, что молодой человек пытается быть похожим на какого-то старика из легенд про мудрость и житейский опыт. Но Джексону нравилось смотреться на их фоне старше, умнее. И вот возраст заходил. Однако где ум? Где опыт? Где те же друзья, соратники, знакомые, где приветствующие его жители Санпавы? Где ненавистные рабовладельцы и аристократы? Где тенкунские маги, что также решили воцариться над манарами?
Кашель, седина, не разгибаемая от боли спина, шатающиеся ноги, сдавленный голос — он старик! А старику всего тридцать семь.
Двойник раскалывался перед обвинениями Рэдликса. Нет, нет, не виновен, он не убивал Тобиан. И вот случайно проговорился, а потом ещё раз, и ещё раз. И вот уже двойник рассказывал об убийстве принца.
«А я не повторю его слова!» — твердил себе Джексон.
— Я не убивал мальчишку! — кричал он палачам, когда те вонзали под ногти иголки.
Рэдликс снова положил перед ним перо.
Джексон взял его.
— Я не убивал Тобиан. Вы от меня не дождётесь нужных слов, — сказал он, вращая в руке перо.
Это было ошибкой. Следователю он дал знак.
И в этот же вечер Джексону в камеру принесли сероземельники.
— Заряжай их! Или ты и ночью будешь висеть на дыбе.
Джексон кивнул. Дрожащими руками он подносил к своему телу камень и посылал остаток своей энергии ему. Только не обратно на дыбу, только не к Рэдликсу. Только бы поспать! Зверовещание — это не дар, это проклятье! Телесная магия, что не поглощается замками, заряжала винамиатис и в стенах, в которых был бессилен любой огневик, песчаный, водный маг, повелитель света и тьмы, целитель! Спать. Спать. Он засыпал под утро. Тотчас будили его ударами башмаков. И Джексон ждал, когда же будет смена мучителей, когда он сможет вздремнуть пять минуток, вися головой вниз. Во сне ему снилось одно — он спит.
Однажды его чуть не задушили. Долго Джексон не мог восстановить дыхание, и тогда Рэдликс, испугавшись, что узник не доживёт раньше своей казни, разрешил вывести его в тюремный двор. Отдышаться и надышаться перед смертью.
Джексон сидел на голой земле, прислонившись к стене, и изучал серое безоблачное небо. На стенах чирикали птицы, но их речь Джексон не понимал. Последние два месяца ему не позволяли даже слышать крыс. Рэдликс разговорился с охранниками, и Джексон мог слегка расслабиться, оторвать взгляд от своего мучителя в сторону. Через двор шла колонна заключённых.
Даже Джексон, как бы он не отвык от людей, он их узнал. Его товарищи по цепям! Осужденные маги, которых заставляли заряжать винамиатисы. Джексон когда-то был одним из них. Когда шло следствие, он наравне с осужденными магами, в цепях и в кандалах, заряжал винамиатисы. Его вина как бы с самого начала его ареста считалась признанной, только оставалось вынесли справедливый приговор. И вот его товарищи, медленной шеренгой, скованные по двое шли, бросая беглые взгляды на Джексона. Наверное, спрашивали, почему он не с ними сегодня.
Джексон искал глазами только одного человека. Одного! Того, кто был с ним на восстании! А эти, мужчины и женщины, — мошенники, воры, убийцы — обычные граждане Зенрута, что никогда и нигде не воевали. Лишь когда-то получившие подданство Зенрутской короны и за свои грязные делишки севшие в тюрьму.
И он нашёл её. Она плелась в конце строя. Худая, бледная как смерть, разлохмаченная, такая маленькая и лёгкая в своём сером платье по сравнению с бывалыми авантюристами и убийцами.
«Делия», — прошептал Джексон.
Она заметила его и отчаянно зашевелила скованными руками.
«Как ты?». Указательный палец вверх.
«Ужасно». Опущенная левая рука вниз.
«Здравствуй». Большой палец чешет нос.
Джексон тоже почесал нос.
«Ты не мог разговаривать со мной?» Закрытый правый глаз.
Они смотрели друг на друга, и Делия не знала никаких жестов, чтобы спросить, что происходит с Джексоном. А он пытался достучался до неё. Показывал на себя пальцем и мотал, мотал головой. «Не я! Не я! Винамиатисы с тобой заряжает мой двойник! Вот он я, настоящий!». Слабый язык жестов, он не мог передать всё то, что хотел рассказать на прощание Джексон Делии.
Те полгода, пока он сидел в заточение, он создавал винамиатисы. Совсем недавно к такому тяжкому делу стали привлекать осужденных магов. Наверное, когда-то их в Зенруте стало столько много, что и преступления они совершали ничуть не меньше манаров. Говорили, что когда-нибудь вообще отпадёт спрос на высокооплачиваемых магов из Тенкуни, их тяжёлую работу будут выполнять арестанты. И, правда, Зенрут вёл переговоры с Тенкуни, чтобы она отправляла к нему своих преступников. Джексон, Делия как обладатели телесной магии попали на производство. Он не мог забыть те ужасные условия, которые видел, и думал, что страшнее их быть ничего не может. Ошибался.
Зверовещателям, растеневикам, птицевещателям и остальным болтливым магам ничего угрожало. А вот летунья Делия ходила в тяжёлых оковах, в которых даже ногу невозможно поднять, и всё ради того, чтобы пташка не улетела… Проходящие также не расставались с цепями. Однажды один смог достать ключ и снять оковы, он полчаса перемещался по территории камеры, за которую вылететь ему не позволяли «замки». Пока наконец не пристрелили его. Маги, умеющие превращаться в других людей, ходили с клеймами. Лишь перемещатели и мыслечтецы были освобождены от работ. Первые могли и выстрел произвести из револьвера надзирателя, вторые рассказать заключённым план побега.