Куфира закончила убираться и забрала с рук Бабиры дочку, поднесла её к окну и показала на пролетавших птиц. Тран засмеялась и прижалась к шее мамы. Малышка протянула ручку к Бабире, чтобы и папа посмотрел на больших и красивых ворон и чаек, кричащих что-то друг на друга. Но Куфира тотчас отошла от окна. Между молодыми супругами был разлад. Уилл не сомневался, кто виновник. Он знал лишь двоих людей, кто умело портил жизнь людям: его хозяин Огастус и его подруга Нулефер Свалоу.
— Уилл, кстати, Нулефер сегодня не думает нас навестить? — вдруг спросил Бабира.
— Не знаю, мы с ней давно не виделись, — повернулся к нему Уилл. Он сидел между Бабирой и Аахеном.
— Не напоминай про неё! — разозлённо сказала Куфира. — Если бы не она… Моя доброта до могилы доведёт меня. Помогла! Нашла кого жалеть! Из-за этой девчонки я никогда не увижу Чёрный океан.
— Почему же никогда? Не хорони заранее себя, — ласково сказал Бабира.
— Молчи. Лизоблюд!
— Ты так говоришь, словно моё лизоблюдство — это плохо. Но что я сделал ужасного, дорогая супруга? Я покрутил хвостиком перед Видономом, признался ему в горячей любви, большой преданности, всего-то пожаловался, что во всём виновата моя жена, которая вертит мною и держит под каблуком, и Видоном меня простил. Сегодня он получит разрешение от девяти старейшин на экспедицию, и я поплыву с ним. Увижу и абадон, и на острове Абадония побываю. А после нашего первого путешествия, с абадонами на борту, сотня кораблей начнёт плавать на остров, и все запреты Видонома рухнут.
— А если абадон не существует? Ты такой самоуверенный, — скривилась Куфира.
Бабира встал, подошёл к ней и поцеловал в светлую головку Тран.
— Если их нет, то я погибну в безжалостном Чёрном океане, а ты останешься совершенно одна с маленьким ребёнком. И пока Тран не подрастёт, ты не сможешь больше мечтать о Чёрном океане.
Глаза Куфиры округлились, она что-то невнятно прошептала и застыла перед мужем.
— Ты… Можно тебя на пару слов, — без злости, но голосом, переполненным изумления, сказала Куфира.
Уилл только сейчас увидел, что Куфира может разговаривать с Бабирой без обиды. Но вот Бабира был не рад такой перемене на лице супруге. Он понял, что сказал лишнее. Задумчивый, переставший улыбаться клоун — он раскрыл свою тайну. «Любит, поэтому предаёт, — подумал Уилл. — И я ему нужен, чтобы в любой момент надавить по Куфире и не позволить ей выплыть за границы гавани».
Когда Бабиры ушли, забрав с собой дочь, Уилл спросил Аахена:
— Ты бы на месте мале Карий простил бы малерза Кария?
Аахен пожал плечами. Его хлеб с рыбой был давно съеден, Аахен катил по скамейке маленький комочек крошек.
— Куфира может не простить. А я, чёрт его знает. Вот раньше, я бы Нулефер убил своими руками за мою разрушенную мечту. А сейчас я и злиться не могу на неё.
— Но Нулефер не виновата, — вступился Уилл. — По большому счёту, это вы позволили ей прийти на собрание.
— Я не об этом. Уилл, — Аахен посмотрел на него ясными пристальными глазами и перешёл на привычный Уиллу зенрутский язык. — Признаюсь тебе как другу своей подруги, я не испытал разочарование, когда Видоном отстранил меня от экспедиции. Я, вернее, почувствовал ярость, что там, на острове, и здесь на земле, я ничего не смогу изменить. Абадоны… Хоть бы их не было, сказки должны оставаться сказками.
Аахен поднялся и позвал за собой Уилла. Они не были друзьями, виделись раза четыре, когда у Аахена выдавалась возможность с помощью Тенрика оказался на Дирито и узнать у Бабиры о предстоящих приготовлениях. Но отношения Уилла и Аахена сразу сложились. Уиллу бывший старейшина напоминал Фредера. Ещё один человек, разговаривая с которым хоть целый день, нельзя было бы понять, что он старейшина. Притягательный, интересный и до ужаса простой в общении, с ним у Уилла не возникало даже мысли, что Аахен не только старейшина, но и сын старейшин Леокурта и Даитии, почти монарх. Однако Фредер был избран королём, Уилл чувствовал это душой, Аахен был похож на одного из садовников во дворце Солнца.
Они вышли из тренировочного зала на тихую улицу. Где-то проезжал извозчик с пассажирами, где-то мальчики катили телегу, гружёную песком. На пороге одного дома женщина разговаривала с голубем. В четверняк город был тихий, малолюдный, магов почти невозможно было найти на его улицах — немногочисленные маги были заняты на работах. Мимо Уилла пробежали двое мальчишек-близнецов. Его сердце сильно забилось. Белокурые, голубоглазые! Словно Фредер и Тобиан в детстве. Нет, показалось, у мальчишек волосы, вроде бы, темнее и глаза зелёные. Даже здесь дух близнецов, что один на двоих, не отпускал Уилла. «Тобиан, ты как?» — волновался он. Новость о его «убийце», Джексоне Марионе, дошла и до Тенкуни. Уилл догадывался, почему Марион стал виновным. У Огастуса было только одно средство добиться цели — боль и разрушение личности. Четыре шестицы пролетело медленно, а Уилл, просыпаясь, вспоминал и сейчас, что он телохранитель, что Огастус, Эмбер и Фредер — его хозяева, а Тобиан — преграда у них всех на пути. Сегодня утром, при встрече, Аахен спросил, верит ли он в обвинение Джексону. Уилл отмахнулся, что не ничего не знает и не может возражать или соглашаться. Нулефер, рассказавшая его тайну когда-то давно сестре и родителям, теперь крепко держала язык за зубами. Однако, думал Уилл, кому-то надо уничтожить тайну Тобиана ради самого же Тобиана. Время пришло. Или же… давно упущено.
— Уилл, — сказал Аахен, нежно проводя рукой по осеннему увядавшему кусту. — Что мы знаем про абадон?
— Они животные, раз в год превращающиеся в людей. Они помнят события тысячелетней давности. Они очень сильны и вынуждены охранять храмовый комплекс острова, — ответил Уилл. — Они верят в наших богов и называют нас «вечными людьми». Их боятся хищники и сила Чёрного океана.
— В этом наша беда, — вздохнул Аахен. — Абадоны никому не нужны как интересные животные, как личности с уникальной памятью. Ради этих обезьян никто бы не стал рисковать ценным кораблём и большим количеством людей. Но абадоны подчиняют себе океан. В этом их беда… Если они существуют, мы изменим их жизнь навсегда, обратив их из живых существ в свой инструмент. Этого и боялись абадоны, которых встретил Юрсан Хакен. «Сохрани нас, вечный человек». Хакен их не сохранил.
— Аахен, поясни, — удивился Уилл, — что плохого в том, что абадоны станут нашими проводниками? Мы им покажем мир, которых они никогда не видели. Из тысячей особей найдутся много абадон, что захотят покинуть остров.
— На то мы и надеемся, — обречённо ответил Аахен. — На месте человека, заточённого на острове, я бы с радостью покинул свою клетку и увидел неизвестный мне мир. Как я понял, абадона-человек осознаёт всё, что он видел и слышал, когда был пустоглазом. Но я не знаю, сколько абадон согласится с нами уехать. Я не знаю. И какие встречные условия они нам выдвинут. С их мнением Видоном решил не считался. Экспедиция назначена на кислор, не на герматену, когда возле острова затихает сила Чёрного океана, только для того, чтобы у нас было время подружиться с пустоглазами, изучить все их сильные и слабые стороны и потом уговорить их стать нашими помощниками. Если они откажут, тогда они будут нашими рабами.
— Но сила абадон выше силы тенкунского мага!
— Пустоглаз беззащитен. Если его не пугать до смерти, его можно спокойно заковать в цепи. Порабощения абадонам не миновать. Они звери, они же и люди… Видоном проявляет милость только к своим насекомым.
***
«Справедливость. Отвага», — читалось на деревянном медальоне.
Тобиан держал его в руке, и кулак сам по себе сжимал медальон. Тобиан видел, как отец склоняет голову над рабочим столом и кропотливо вырезает тоненькие древние буквы. Пахло ясенем, свежей краской, лимонным чаем, который так любил отец. Его добрая красивая улыбка…
Казалось, отец сидит перед ним. Он жив и никогда не умирал. Тобиану пришлось зажмуриться, дабы ушло виденье. Нет, отец умер. От него остался лишь медальон Фредера, который брат так небрежно оставил в своих покоях на столе. Ну разумеется, Фред забыл давно уже про Конела и не чтит память о нём, у Фреда всегда была мать, и был дядя, что заменил отца. Тобиан забыть отца не мог. Не в этих покоях, принадлежавших Фредеру! Когда-то он проводил у брата всё своё время, сейчас отражение в зеркале, в котором на Тобиана смотрел незнакомый человек Бонтин, яростно показывало — «не твоё».