— Иширутский генерал Ирвин Шенрох, Ваше Величество, — Шенрох приложил руку ко лбу.
— Его Величество король Сиджед, рад знакомству, — Сиджед протянул руку для пожатия. Шенроху пришлось её пожать. Рука у мальчика была липкая, в мёде. — А вы кто?
Карл приоткрыл рот, но Тимер остановил его.
— Мы… просто дяди, — ласково сказал он. — Зови меня Тимером, а его Карлом.
Сиджед улыбался. Озорными глазками он взирал на мужчин и радовался только от того, что они говорили громко, не забывая о его недуге. Как часто Сиджеду приходилось переспрашивать людей. Он хоть и был королём, но всё же люди иногда забывались, и говорили тихо. А переспрашивать Сиджеду было стыдно, его отец никогда же не требовал повторять ему вопрос!
— Тимер, Карл, у вас красивые светлые волосы! — с восторгом воскликнул Сиджед. — Ну почему у меня обычные, русые? У моей мамы тоже были красивые волосы, я видел её на портрете. Но отец говорит, что, когда я стану большим, мои волосы почернеют и будут как у него. Генерал Шенрох, у вас тоже обычные волосы, коричневые, у Тимера и Карла красивее. Моя няня рассказывала мне, что у таких людей светлая душа.
Карл приладил к голове причёску, чтобы она не рассыпалась перед юным королем, и гордо улыбнулся.
— Ваши слова попали мне прямо в сердце, Ваше Величество. Если вы назвали меня светлым человеком, да будет так. Одно слово короля правдивее сотни слов, сказанных моими врагами
— Вот уж чудной мальчик! — шепнул Шенроху на ухо Тимер. — Разглядывает твои волосы, а не шрамы, съевшие твоё лицо!
Сиджед увидел, что Тимер что-то говорил генералу, и улыбка пропала с его лица:
— Ну вот, опять не слышу. А когда я был на верху, то я вас хорошо слышал. Вы громко говорили. Тимер, я слышал, вы помогаете людям Санпавы? Вы спаситель?
Сиджед задал невинный детский вопрос. Но чего он стоил! Тимер поднялся с колен, выпрямил спину и оглядел Карла и Шенроха, радостно, почти победоносно. Концы губ расползлись в широкой улыбке, голова упала назад, а руки сжались в кулаки.
— Я спаситель! Боги, да это… Устами ребёнка говорит истина! Дитя, да, да! Дитя, как же ты прав!
— Эй, Тимер, мальчик не о том говорил, что ты подумал, — за плечо Тимера дёрнул Карл. — Он о рабах, которых ты освобождаешь, спросил тебя, а ты что подумал?
Тимер остановился и удивлённо взглянул на своего лучшего друга. Чёртов Карл, как он не понимает, что боги благословили его. Боги! Они вложили в его руки не просто жизнь и свободу рабов, но и всю ценность существования человечества, которым может Тимер распоряжаться по собственному усмотрению!
С лестницы пронеслись быстрые красивые шаги. Спускалась молодая девушка в чёрном платье с белым передником. Худощавая, лучистоглазая, весьма недурная собой. Девушка подбежала к коляске и обняла Сиджеда.
— Мальчик мой, я оставила тебя одного… Прости! Поехали в покои. Всё поехали. Возвращаемся обратно, мы славно поиграем.
— Мариэлла, не увози меня. Эти дяди хорошие.
— Сиджед, ох!
Её вздох не был направлен в пустоту. Девушка смотрела на Тимера и Карла и уводила от них своего маленького короля. Она отказалась от помощи Карла, когда тот предложил ей поднять инвалидную коляску на высокую лестницу. Согласилась лишь на помощь Шенроха, и не сказала ему спасибо.
— Хороший мальчик, — махая на прощание Сиджеду, Тимер сказал Карлу и Шенроху.
— Красивая у него няня, — Карл облизнул губы.
— Они камерутчане, потому для вас и прекрасны, — обратился к прежним товарищам Шенрох. — Карл, сколько зенрутских девушек перестали быть девушками? Тимер, зенрутским детям ты во взрывах отрываешь руки и ноги.
Глаза Карла впились в лицо Шенроха.
— Ты на чьей стороне, сторожила анзорской крепости?
— У отступника нет сторон, — едко заметил Шенрох. — Мои предки были рабами Зенрута, я в прошлом рабовладелец. Во мне течёт иширутская кровь, но присяга дана Зенруту. Кто я? Простой человек, который стремится развиваться сам и приносит долю прогресса в Иширут. Простой человек, не понимающий ваших всевышних замыслов.
***
Иначе Люси не могла.
Наверное, её назовут эгоисткой. Скажут, что она думает только о себе, не посоветовавшись с мудрыми людьми. Решат, что она возомнила себя самой храброй, умной и сильной. А ещё обзовут дурёхой.
Иначе Люси не могла.
Она всю жизнь ловила на себе лишь презренные или жалостливые взгляды люди. Иногда пустые, проникающие сквозь её тело. «Пустышка», — говорили они. «Комнатный цветок» — либо пели другие. Она гладила, стирала, выносила, заносила, крутилась, выполняя поручения Элеоноры, протягивала ложку к маленькому ротику Тины. И смиренно не поднимала глаз. Она готовила обед, важно кричала Тобиану и Майку, чтобы они бежали в лавку за мукой. И безропотно уходила в угол, когда Тобиан обсуждал с кем-либо, но не с ней зенрутские задачи.
Чем «тогда» разниться с «сейчас»? Люси знала, она только кукла, посаженная на красивое место. Только кукла, неспособная сражаться, помогать. Разница лишь, что одни пройдут мимо неё, другие начнут любоваться. Люси любила в детстве слушать от мамы сказки про принцесс, которых постоянно кто-нибудь похищал, она и сейчас засматривалась историями, когда прекрасная, наивная и неудачливая принцесса появлялась в сюжете на миг. Дабы притянуть к себе жалостливые слёзы небезразличных зрителей. Но в самой себе Люси бесила её беспомощность и зависимость.
«Казоквар не посмеет причинить вам вреда», — говорит принц Фредер. «Я убью любого, кто обидит тебя!» — кричит Тобиан. «Сестра, я защищу тебя», — заявляет даже Майк.
Иначе Люси не могла. Она видела обратное — её защитники нуждаются в помощи не меньше её. И отец, они не способны его спасти!
Думают, она ничего не видит, не осознаёт. Но друзья, зовущие себя сильнейшими, не замечают, что её книжная полка ломится книгами о жизни осужденных людей в Зенруте. Люси понимала, в силах лишь она встать на ноги и поднять на них сильного, несломленного, любимого своего папу.
Мама не должна знать. Её обсохшие руки гладили Люсино лицо, целовали в макушку Майка, губы слабо шептали: «Ты молодец, Люси. Ты такая взрослая девочка. Как я надеюсь дожить до своего освобождения!» «Мама, благослови», — просила Люси, улыбаясь. И вот мама недоумённо смотрела на неё проваленными глазами, которые стали невзрачными за месяцы существования за тюремной решеткой. «Зачем? Что случилось, моя голубушка?». «Просто благослови.»
Тусклый, разбитый фонарь мигал в тюремной камере. Ветер заглядывал в щели, за стеной грызлись крысы, ругались меж собой заключённые женщины кому принадлежит тряпка-заплатка.
«Благословляю», — сказала мама.
Так хотелось сказать маме правду! Нельзя. Она не может разбрасываться словами.
Тобиан лежал на диване и смотрел в потолок, хотя его взгляд устремлялся в пустоту. Он даже не задал вопрос, где была Люси. Вялый, затихший, задумчивый, отрешённый от мира. Тобиан стал таким, когда узнал о казни Мариона. В которой палачом видел себя. О, его прекрасная способность переживать другим! Люси когда-то восхищалась чувственности Тобиана, её безграничной заботе о людях. Но сейчас… Отрубленная голова Мариона не стоила завядшей души Тобиана.
«Что ты будешь делать?» — спросила Люси его в первый раз.
«Не знаю! Не знаю! Думаю! Придумываю планы побега, помилования, замены приговора! Ничего не приходит в голову. Отстань от меня!»
А сегодня Тобиан держал в руках Житие Небесных Детей и отстранённым голосом заговорил с Люси.
— Я всю жизнь отрекался от богов, боролся с ними, воевал. Но я воевал не с тем врагом, Люси. Не с тем… От богов можно отречься, от своих королей нельзя. Я должен был убить их. Их! Но я перепутал богов, Люси. Перепутал, — тихо и болезненно сказал Тобиан. — Они, если и существуют, то далеко от людей. Это боги. А короли… Люси, я не с теми боролся, от королей невозможно отречься!
Руки лежавшего на кровати Тобиана потянулись к Люси.
— Видишь мои руки? Я не хочу на них крови. Я не допущу этого. Я дурак? Да, я дурак! Не молчи, скажи то, что думаешь. Хочешь поспорить, поссориться? Я согласен. Я склочник, грубиян, я не умею держать себя в руках! Ну же, Люси, не заставляй меня молчать своей мёртвой тишиной! Измываться над собой из-за какого-то неудачника Мариона, это надо ж! Но меня в которой раз использовали. Сколько? Сколько это будет продолжаться? Я считал, что им принадлежит моё тело, но не моя душа. Я не стану убийцей по чужой воле. Право убивать, как и право спасать, принадлежит лишь мне. Люси, меня избрали судьёй и палачом Мариону. Но я не буду убивать без вины виноватого человека.