— Элла, ты трудишься без отдыха, вымоталась вся. Когда господа тебе выходной дадут?
— Почто я знаю? — нахмурилась Элла. — Выходной у шахтных рабов есть всегда, чтобы не померли, а мы время от времени им довольствуемся. Я вот посмотрю косо на хозяев и лишаюсь выходного сразу на две шестицы. А вам почто любопытно?
«Сноровистая, да», — поняла Ханна. — По тебе на шахте или в соседнем имении, наверное, родители соскучились.
— Родители… — сморщилась Элла. — Мамочка после десятых родов, должно быть, умерла, а отца мне искать по всей стране? Им любой старше меня на пятнадцать лет окажется. Кто ж обрюхатил на заводе мою маму? Откуда я знаю? Выращенная я, мать — подневольная шлюха, отец — да кто угодно. Зря только скрывает он своё увлечение, в Зенруте, гляжу, разврат с заводской шлюхой не пристыжается.
— Любимый мужчина у тебя есть? — спросила Ханна. Конечно же скажет нет, но надо разузнать, как она мыслит.
— Нет, — подтвердила её предсказание Элла. — Я уродина, сами видите, на меня не смотрят мужчины. И я выращенная. Госпожа Ханна, вы разве не знаете, что обычные рабы побаиваются с такими, как я, в отношения вступать? Сглазим мы их в постели или чего хуже, болезнь навлечём. Мы, выращенные, даже не люди.
— Давно без отдыха работаешь? — Ханна решила показать своё сочувствие.
— Все пять лет, как купил меня господин Нормут, — Элла смочила в ведре швабру и с ещё большей ненавистью, разросшейся в тёмных глазах, стала тереть пол.
— Зачем он купил тебя, такую строптивую?
— А вот понравилось, что я плохие слова сказала ему в кабаке. Я раньше в кабаке подавала еду и выпивку. Нагрубила я ему, не помню за что, господин Нормут и купил меня, чтобы проучить.
— Вежливо разговаривать с господами ты плохо научилась, — хмыкнула Ханна.
— Да я раньше совсем другая была, госпожа Ханна! С кулаками бросалась на Нормута и Фалиту, а теперь могу лишь хмуро смотреть на них. Поживите с нами побольше и вы не станете перечить им. Госпожа Элеонора уже приняла свою судьбу.
— Все подчиняются, Элла? А? — Элла молчала, продолжая теперь пол с такой силой, что швабра скрипела от боли. — Фрида? — Ханна спросила ответ у другой девушки.
— Те умирают. Риоло умер, Шаса умер… — понуро ответила вторая горничная. — Жив Бонтин, но он особенный! Он под опекой герцога, хоть и враг его.
— А Бонтин навещает вас? Помогает кому-то? — Ханну не интересовал бывший раб Казоквара, но разговор надо было продолжать, не убирая с лица сочувствия и дружественность.
— Да нет, заходил сперва на земли Казоквара, — отвечала Фрида, — а потом перестал. Мы слышали, он освободил пятьсот рабов и преступников, и они бежали в Санпаву. Наверное, там его призвание. Он освобождает ещё не сломленных, а мы потерянные.
— И вы увидите свободу, — сквозь зубы процедила Элла.
«Как это? Казоквар никогда не вознаградит вас за труд вольной», — собралась спросить Ханна. Но тут в коридоре появились Элеонора с Живчиком, и разговор оборвался. Элла старательно затёрла полы.
— Казоквары не любят, когда гости разговаривают с их рабами, — поровнявшись, сказала Элеонора. — Ты сделаешь только хуже им своими докучными беседами.
— Забываюсь, Нора… — через силу выговорила Ханна, смотря украдкой на Эллу. К ней подошёл Живчик обнюхать её. Уродливая морда пса внушала ужас, но не настолько огромный, чтобы, когда он поднял голову и посмотрел на Эллу, рабыня, свыкшаяся жить с чудовищами в лице Казокваров, завизжала, попятилась назад и упала в ведро с водой.
— Уберите его! Уберите! Молю! — кричала она до тех пор, пока Элеонора не взяла Живчика на шкирку и не покинула с ним коридор.
Ханна решила не отпускать Эллу без внимания и ночью. Когда все легли спать, из укромного угла она стала караулить людскую. Но Элла не показывалась. Набрав во все лёгкие воздуха, Ханна даже подкралась и заглянула в щель. Элла спала у самой стены крепким сном. Послышались тихие шаги. Они были в другой части дома и шли от входной двери, но для Ханны это был сигнал. Да, бродить по дому может и какой-нибудь Казоквар, страдающий бессонницей, или рабыня, выполняющая блажь Фалиты или ночное искушение Нормута. Но Ханна пошла на шаги.
По коридору кралась ключница Осса, старая сморщенная женщина. Она ведала ключами, знала все припасы Казокваров и пользовалась даже слабым уважением со стороны хозяев. Осса была одной из счастливчиков, кто редко познавал ошейник, но злое изрытое пятнами лицо не принимало такое счастье. Осса осторожно открыла ключами дверь, ведущую в подвал, и спустилась. В подвале она проторчала где-то полчаса, мышью выскочила и скрылась в своей отдельной коморке.
В доме Казокваров Ханне внушало ужас абсолютно всё: от покалеченных безжизненных рабов до любимого пса её дочери. И каждое странное движение было поводом для подозрения. Казоквары спали, что понесло тогда старую бабку в подвал? Ханна бы не успокоилась, не загляни она туда.
Днём исчез второй винамиатис с ограды. Элла встречалась с почтальоном и относила почту. Поздоровавшись с Оссой, она взялась за швабру. «Да они каждый день здороваются за углом дома и обмениваются приветственными поцелуями! Я просто слепая!» Вечером Ханна выкрала ключ от подвала у Нормута, вторая пара всех ключей всегда была в его кабинете. Ночью сильно колотилось сердце, Ханну преследовали живые кошмары в виде белых теней, да ещё ей было не по себе из-за бывшего мужа, Оделл должен приехать этим утром. Встреча с ним не слаще тимеровского нападения.
В три часа ночи Осса покинула подвал. Подождав немного, когда всё утихнет, Ханна спустилась. Она зажгла подручную лампу и пошла. А куда? И не знала, просто шла, где был коридор. Подвал-то занимал размеры всего дома! Первый отсек служил погребом для вина. Везде валялись чашки, кое-где пролито было вино. Казоквары не заглядывали в подвал, всё нужное приносили рабы, и поэтому грязь была объяснима. Если хозяин не посмотрит, то не накажет, то можно не убирать. Дальше шёл просто мусор. Старые ненужные кресла, диваны, платья, которые надо выбросить, да жалко. Испорченные плети, умершие винамиатисы, как напоминание, что души покалеченных созданий навеки заперты в стены и землю этого дома. Ханна, кажется, подходила к последней двери. Ключ долго вставлялся в замочную скважину, однако подошёл, хоть и пришлось попотеть. Открыв дверь и посвятив лампой, она застыла в дрожи.
Крохотное помещеньице. А в нём свеже заточенные ножи, новые револьверы, заряды. Динамит.
— О Святые Создатели, пощадите, — в жилах Ханны заледенела кровь.
Оделл приехал к полудню. Элеонора, завидев экипаж, бросилась опрометью навстречу, прильнула к отцу на шею, едва он вышел из кареты.
— Здравствуй, папа, я ожидала тебя увидеть в середине кислора.
— Я же обещал, что найду для дочери время в конце этого месяца, — улыбнулся он. — Какой большой живот! Так, а где Тина? Дедушка соскучился!
Ханна, стоя сзади Казокваров, сжимала за своей спиной кулаки. Её бесило, что Оделл отказался быть таким заботливым отцом для Нулефер, а ещё она злилась, что придётся искать способ выдворить ещё одного человека из дома к первому кислору. Со слежкой за Эллой она совсем позабыла, что Элеонора, Тина и дети Казоквары должны покинуть дом и абсолютно не знала, что же придумать, чтобы они захотели уехать.
Элеонора представляла отцу мужа и его родственников. С Эваном Оделл обменялся тёплыми рукопожатиями — он, как и Ханна, не присутствовал на их бракосочетании, свадьба прошла очень тихо, в спешке, через несколько дней после предательской бойни Нулефер.
— Ты не изменилась, Ханна, — покончив с рукопожатиями, Оделл взглянул на неё.
Что значили его слова, она не поняла. Неужели на лице написано, что она не прощает ему отречение от Нулефер?
— Возможно, тебя сбивает с толку запах моих духов. Я ещё не поменяла коллекцию, — хихикнула Ханна.
— Да. Надеюсь, ты осталась верна только своему аромату.
— Папа, Тина прибежала. Обними её! — Элеонора пыталась сгладить напряжение, зависшее между матерью и отцом.
Появление внучки для Ханны стало спасением. Оделл поднял её на руки и долго кружил, Ханна незаметно смогла уйти в дом. Но как бы ей не хотелось спрятаться в своей комнате, притвориться больной, пожаловать на разразившуюся мигрень, она прекрасно осознавала, что от Элеоноры и Оделла надолго отходить нельзя, нужно использовать любой шанс, чтобы занять их на первое кислора.